Лабиринт тайных книг
Шрифт:
Раймон хочет развить свою мысль, но я вдруг чувствую, что кто-то трогает меня за плечо. Я поворачиваюсь и вижу человека лет семидесяти. Он не только одет во все белое, у него и волосы совершенно белые.
— Извините, мадемуазель. Вы — Жаклин Морсо?
Вглядываюсь внимательнее и вспоминаю, что это тот самый человек, который заговорил со мной на вернисаже.
Я пытаюсь подняться, но Раймон резко вмешивается:
— Почему вы позволяете себе таким образом беспокоить нас?! Мадемуазель Морсо ужинает со мной.
— Я пришел сюда специально, чтобы поговорить с вами.
— А если мадемуазель не согласна?
Не знаю, что со мной творится: кажется, следовало бы ответить этому человеку, что я не разговариваю с незнакомцами, что он даже не представился, что, может быть, в другой раз… Но я встаю и с улыбкой отвечаю:
— Пойдемте.
Он не удивлен. Раймон же в полном замешательстве наблюдает, как незнакомец ведет меня на свободное пространство перед собором и останавливается прямо передо мной. У него очень светлые глаза, почти прозрачные, создающие странное впечатление, что он не в состоянии ни на чем сфокусировать свой взгляд. Он почти ласково кладет руку мне на плечо:
— Жаклин, я знал твоего отца.
Я никогда не страдала от отсутствия отца в моей жизни. Я знала, что он исчез еще до моего рождения, и совершенно не интересовалась им.
— Мужчины появляются в жизни женщины и исчезают, — говорила мне мать. — А ты будешь со мной всегда.
И я убедила саму себя, что присутствие отца вовсе не обязательно, что можно прекрасно жить в окружении одних только женщин.
Но сейчас, после этих слов незнакомца, неожиданное, переворачивающее весь мой мир чувство охватывает меня.
— Вы знали моего отца?
— Да, и я здесь, чтобы помешать тебе следовать за его тенью и слушать свое сердце…
Слезы появляются на его странных глазах.
Внезапно резким движением он бросается на меня и, окровавленный, падает к моим ногам с предсмертным криком. Все белое становится красным.
Я не могу поверить своим глазам. Потом оглядываюсь: вся площадь наблюдает за мной, и я осознаю, что в руках у меня… нож, обагренный кровью.
Незнакомец покончил с собой, подставив меня. Но почему?
В голове лихорадочно бьются мысли, а я уже спешу покинуть площадь, растворяюсь в парижской ночи и, достигнув Сены, инстинктивно бросаю нож в воду.
Я бегу, не отдавая себе отчета куда. В школе я бегала быстрее всех девчонок, и даже ребята с трудом поспевали за мной, хоть я и была всегда лишь кожа да кости, никаких мускулов. С детства всякий раз, выведенная из себя, я пускалась бежать, пока хватало дыхания. Скорость придавала мне уверенности, освобождала от страха. И главное — когда я бежала, я уже не думала ни о чем, даже о том, от чего я спасалась. Однако в этот раз отключиться было невозможно: меня могут обвинить в убийстве в практически незнакомом мне городе.
На бегу я лихорадочно обдумываю свое положение.
На что я могу надеяться? Рано или поздно меня поймают, и, может быть, это будет даже к лучшему. Но я все равно продолжаю бежать, не зная куда. Разумеется, мне нельзя в гостиницу, где я остановилась. Одетая во все белое, яркое пятно на фоне парижской ночи,
7
Сентябрь 1970 года. Лос-Анджелес
Дули ветры из пустыни
Джим вернулся домой в поисках Пам, хотя уже догадывался, что найдет их жилище пустым, грязным и заброшенным. У него перехватило дыхание. Она ушла, уехала с другим в Париж, причем так, чтобы он сразу узнал об этом. И Джима мучило ощущение, что уже ничего нельзя сделать, даже просто сглотнуть слюну.
Он открыл холодильник. Как обычно, на полке его любимая еда — два бычьих сердца, завернутые в бумагу. Срок годности давно истек: мясо насквозь прогнило. Ведь мясо разлагается, разрушается, служит пищей для червей, так же как и тело. Тело — еда для червей.
Запах был невыносим. Джим захлопнул холодильник и распахнул настежь окна. Его поглотили безнадежность и отчаяние.
В дом нанесло песка — дули ветры из пустыни, те, что нагоняли в город смог. Джим чувствовал себя совершенно убитым.
Чтобы вернуться к жизни, чтобы победить депрессию, пришло решение: поехать к ней. Пам и новая жизнь. Он точно знал, как ее можно вернуть, немного меньше — как удержать.
«Спокойно, Джим, ты справишься!» Он удивился, что так хорошо помнит голос своей матери, тон, которым она ободряла сына в детстве, когда отец ругал его.
Новая жизнь. В Европе. В Париже. В поисках своего сердца. В поисках своей души.
8
26 августа 2001 года. Париж
Дальше — только чистые страницы
Не знаю, где я оказалась. Я миновала мэрию и Центр Помпиду, но дальше заблудилась и перестала понимать, куда иду. Поворачиваю направо и выхожу на открытое пространство. «Вогезская площадь» — читаю на табличке. Не знаю почему, здесь я чувствую себя спокойнее, кажется, могу остановиться и передохнуть. Нужно прийти в себя, чтобы обдумать, мысленно восстановить все, что случилось. Сажусь на скамейку и замечаю, что мое белое платье все забрызгано кровью.
Кто был этот человек? Зачем он сделал это? При чем здесь мой отец и, самое главное, кто мой отец?
«Я здесь, чтобы помешать тебе следовать за его тенью и слушать свое сердце…»
Не понимаю. Шагаю наугад в темноту, в потрясении и замешательстве.
Подхожу к фонтанчику, чтобы смыть с себя эти ужасающие пятна. Полностью заставить их исчезнуть мне не удается, но они бледнеют и теряют форму. Теперь они меньше бросаются в глаза и труднее понять, что это кровь.
Возвращаюсь на скамейку. Благоухающий парижский вечерний воздух освежает меня и помогает собраться с мыслями. Быть может, нужно обратиться в полицию и все объяснить, но наверняка тогда я сразу окажусь в тюрьме и, скорее всего, никогда оттуда не выберусь. Ни один свидетель, даже Раймон, не сможет подтвердить, что не я убила этого человека. Тем более со стороны это выглядело именно так: нож, пронзивший его сердце, оказался в моих руках. И это видели все.