Лабиринт

Бушков Александр Александрович

– Ну, предположим, старая, даже ты не знаешь, сколько у меня осталось, – сказал я. – И как смеешь ты кричать на владельца Знака?

И показал Знак, после лицезрения которого Ипполита издала новые вопли, теперь уже восторженные. Наверное она единственный человек, привязанный ко мне по-настоящему, – сначала моя кормилица, потом нянюшка, кухарка, служанка, домоправительница и доверенное лицо, передававшее Каро мои распоряжения. Я никогда не пробовал, но уверен – прикажи я ей зарезать человека, зарезала бы без удивления, по-крестьянски споро, как резала птицу для кухни.

Ипполита втащила нас в дом, усадила за стол, продолжая восторженно кудахтать,

подала великолепный обед и мое любимое вино. Я вкратце изложил ей положение дел, мое теперешнее положение и велел собрать мне вещи для морской поездки.

– Не сиделось дома, – заворчала она. – Куда тебя несет?

– В Афины, скорее всего.

– Тоже нашел место – там у моего Хриса в двадцать третьем двадцать серебряных сперли. Не сиделось дома, плохо было на Крите, приспичило по морям шататься… Что ты на этот раз задумал?

– Убить Минотавра, – сказал я. Секретов от нее у меня не было.

– Совсем рехнулся! Чудовище это?

– Старая, я уже близок к сорока, – сказал я. – Пора и на большие дела замахиваться.

– Он же тебя сожрет!

– Вовсе не я буду его убивать.

– Ну, тогда другое дело, – повеселела она и ушла.

– Зачем ты меня сюда привел? – спросила Рета.

– Глупый вопрос.

– А ты не боишься, что я зарежу и тебя?

– Нисколько, – сказал я. – Ну давай рассудим, что нужно девушке? Хорошего мужа, чтобы не бил, не обижал, не обманывал и был с нею ласков. Я не красавец, но и не урод, не юноша, но и не стар. На твои острова тебе уже не вернуться, оставайся здесь и не прогадаешь. Бить тебя я не буду, потому что никогда не опускался до драки, драка – удел животных. Изменять тебе вряд ли хватит времени при моем-то роде занятий. Чем для тебя плоха такая участь? По-моему, я все рассчитал. В любом случае лучше, чем плясать перед купчишками и переходить из рук в руки.

– Ты прав, выбора у меня нет, – сказала она, и я понял, что на сей раз угадал ее будущее.

– Знаешь, почему я тебя спас? Я был уверен, что повторится набившая оскомину история – сначала ты со слезами и царапаньем достанешься Валеду, а после месяца дрессировки займешь место среди его шлюх-танцовщиц. Как сотня до тебя. Но ты доказала, что я ошибся, а я так редко ошибаюсь, что готов уважать человека, заставившего меня изменить мое мнение о нем. Потому что исключения лишь подтверждают правило.

– Чем ты занимаешься?

– Помогаю людям понять, какие они скоты. Скажи, ты меня не боишься? Меня ведь многие боятся.

– Нет, – сказала Рета. – Я тебя не боюсь. Мне просто кажется, что ты несчастен.

– Глупости, – сказал я. – Я не могу быть ни счастливым, ни несчастным, потому что такие люди, как я, не верят ни в счастье, ни в несчастье. Ничего этого нет. Есть только жизнь, в которой везет тем, кто умеет управлять другими.

– Но такими людьми тоже что-то управляет, – сказала Рета.

– Возможно, – сказал я уже рассеянно, чтобы прервать пустую дискуссию, – не хватало еще обсуждать с женщиной нашу жизнь и мое ремесло.

Все-таки нужно плыть именно в Афины. Кандидатур могло быть несколько, но лучше тамошнего Тезея не найти, во всех отношениях подходит, не имеет смысла искать что-то лучшее, так что завтра утром с попутным ветром мой корабль отплывает в Пирей…

Сгурос, помощник Горгия, начальника стражи Лабиринта

– Ничего я не могу с собой поделать. И не хочу, клянусь священным петухом. Нет для меня других женщин, одна Ариадна.

Одно солнце светит в небе, других нет. Но что же мне делать, о боги?

Кто я для Миноса? Да едва ли не слуга, и никаких надежд впереди. Двадцать пять стукнуло, а я все проверяю посты, покрикиваю на солдат, и хоть платят мне не меньше, чем в иных странах полководцу, но что это по сравнению с сокровищами царских подвалов? Да Минос меня на месте прикончит, заикнись я ему…

А ведь Минос с Горгием в свои двадцать пять только что приплыли из-за Геркулесовых столбов, где покрыли славой свои имена, затупили мечи и взяли бесценную добычу. Мне такого не совершить – кто отпустит с Крита посвященного в тайну, которую знают, кроме меня, только Минос и Горгий? Будь проклята эта тайна и моя служба, отца ненавижу за то, что, пользуясь старой дружбой с Горгием, уговорил того взять меня на службу. Но разве я знал тайну Лабиринта? Сначала я даже радовался, болван, в первые дни.

И сама Ариадна… Кажется, во всем друг другу признались, все слова сказали, но дразнит она меня постоянно, то разрешает целовать, то холодна, как лезвие меча, ночью. И бросает меня то в жар, то в холод, то в радость, то в тоску. Сто раз себе повторял, что все от ее возраста, что недалеко она ушла от детства, не всегда понимает, что делает. Разве легче от этого? Ничуть. Не пойму, чего я жду. Когда она окончательно повзрослеет? Перестанет меня мучить? Когда с небес спустится священный петух, посланец Солнца, и заставит Миноса отдать Ариадну мне? Нужен я священному петуху, как же… И начинаю ненавидеть Минотавра – за то, что прикован невидимыми цепями к его логову, и не уйти мне от него за славными подвигами и богатой добычей. Сам бы его и убил.

Предложить ей бежать со мной? Не согласится и будет права, кто она тогда – жена нищего воина? Когда-то еще придут слава и богатство. Но ведь должен существовать какой-то выход? Или нет? Что мне делать с этой любовью, что мне делать с самим собой, священный дельфин?

Рино с острова Крит, толкователь снов

– Я не сомневаюсь, что покойный Хрис, муж Ипполиты, попросту потратил те двадцать серебряных на пирейских шлюх – не тот он был молодчик, чтобы позволить кому-то украсть у него деньги. Вот сам он, действительно, мог украсть хоть Дельфийский треножник. Но Ипполита, с юных лет считавшая все человечество бандой скотов, шлюх и преступников (в чем мы с ней сходимся), теряла способность к критическим оценкам, как только речь заходила о ее Хрисе. А впоследствии, будучи посвящена во все мои дела, тем не менее оправдывала любые мои поступки и вообще считала меня едва ли не богом Солнца в человеческом облике, воплощением священного петуха. Я удивлялся поначалу, но скоро вспомнил, что это типично женская черта – наделять любимого человека всеми мыслимыми достоинствами и обращать в добродетели его грехи, а то и просто-напросто не верить в существование этих грехов.

По следу Тезея я шел трудолюбиво и настойчиво, более чем полдня. След брал начало в задних комнатках нескольких пирейских кабаков, где мало пили и долго разговаривали вполголоса, а то и шепотом; пролегал мимо корабля с переломленной мачтой и пробитым бортом, уныло накренившегося набок в дальнем конце причала; привел из Пирея в Афины, проходя по местам, где имел обыкновение развлекаться к превеликому смятению своих земляков Тезей, сын царя Эгея; и наконец оборвался у кабачка, где, как выяснилось, вышеупомянутый Тезей появлялся чаще всего.