Лабиринт
Шрифт:
ГЛАВА 17. Дарина
— Значит, не знаешь его?
Ахмед откинулся на спинку стула и закинул в рот маслину, медленно жевал ее, глядя мне в глаза, потом выплюнул косточку в кулак и бросил ее в тарелку. Он молчал довольно долго и пристально меня рассматривая, как под лупой, и совсем не так, как час назад. Я бы даже не назвала это интересом, а скорее едким любопытством. Больное любопытство с лихорадочным блеском в зрачках.
После начала игры он увел меня в дом, в огромную комнату с экранами на стенах и стеклянным столом посередине. Вычурная роскошь и белоснежность этого дома мне не нравилась, и я нервничала только от этого цвета. Мне казалось, что под краской и обоями — гниль с трухой, как в вонючей
— Ты глухая? Откуда знаешь Зверя?
Наконец, я все же ответила, стараясь не смотреть в эти страшные глаза, которые напоминали мне змеиные. Он словно раздумывает, стоит ли отравить меня ядом и сожрать, или пока повременить.
— Не знаю. Я вообще всех вас впервые вижу.
Он усмехнулся и, взяв еще одну маслину, протянул мне, но я отрицательно дернула головой, сильно сжимая свои плечи и глядя на шипящие экраны. У меня не хватало силы воли попросить включить изображение, а он и не торопился, потому что то и дело поглядывал на экран своего планшета, следя за игрой именно там. В этот момент раздался треск в его рации, и Ахмед вышел с ней на веранду, плотно прикрыв за собой дверь. А я с трудом сдерживалась, чтобы не удариться в истерику. Кажется, я выпила уже бутылку шампанского, но меня сейчас не брало спиртное. У меня внутри кровь в лед превратилась. Вздох дается с таким трудом, что каждый раз, когда звонил его сотовый, или он всматривался в экран планшета, я готова была закричать. И молчала. Мне казалось, что я не имею права бояться при нем. Не имею права показать, что сомневаюсь в Максе. Это как предать его или признать слабость. Пусть даже этот ублюдок не знает, что Макс для меня значит. Зато я именно сейчас осознала, ЧТО он для меня значит… Не хочу дышать этим воздухом без него, не хочу без него ничего. Потому что для меня не наступит "завтра" и "послезавтра", если Макс не вернется. Потому что жить я начала только тогда, когда он забрал меня с собой из прошлой жизни в новую. Посмотрела ему в глаза тогда на дороге и начала жить, чувствовать, верить. До этого меня, как личности, не существовало.
Я еще никогда и ни за кого не боялась. Истинное значения страха осознаешь только тогда, когда есть, что терять. Когда боишься не за себя, а за того, без кого собственное существование может потерять смысл. Я бы никогда не призналась себе раньше, что Макс и есть этот самый смысл и все, чего я добивалась день за днем, каждая перемена во мне, каждая победа были ради него и для него. Моя болезнь им росла вместе со мной, развивалась, крепла, взрослела. Иногда люди клянутся кому-то в любви, говорят, что это навсегда и навечно. Я не знала, как долго я буду сходить с ума по этому мужчине, не знала, буду ли любить его спустя год и спустя десять лет. Но я точно знала, что никого и никогда не смогу любить так как его.
И пока тикали настенные часы, мне казалось, я медленно схожу с ума. Напряжение граничило с болью, и у меня болел каждый нерв. Я боялась потерять свой смысл просыпаться с утра и просто жить, боялась потерять себя саму, потому что мне казалось, что я вся заключалась в нем. Не станет его — не станет и меня. Будет кто-то другой… но уже не я.
Когда Ахмед вышел с веранды, я перевела на него взгляд, все еще чувствуя, как вместо часов стучит мое сердце. Он вдруг спросил у меня самым обыденным тоном, словно наш разговор
— То есть, если я скажу, что он сдох еще в самом начале игры ты не расстроишься. Скажу, что его загрызла моя пантера и мне принесли его голову в картонной коробке. Ты бы хотела на нее посмотреть?
Это было настолько неожиданно, что я невольно всхлипнула и вскочила со стула, опрокинув бокал с шампанским. Ахмед расхохотался так громко, что у меня заложило уши. Я с трудом сдержалась, чтобы не наброситься на него и не выцарапать ему глаза.
— Вы лжете, — крикнула я, чувствуя, как сердце пронизывает острыми покалываниями, словно тонкой иглой и насквозь. Очень болезненно и невыносимо.
Я бы почувствовала. Как бы это абсурдно ни звучало, но я бы точно почувствовала.
Я бы дышала иначе, если бы с ним что-то случилось. Как когда-то три года назад.
Вскочила среди ночи и поняла, что дышать не могу. И болело в груди пока не нашла и не увидела… Потом он сам перекрыл мне кислород.
— А почему ты так нервничаешь, девочка? Может, хватит играть? Притом, играть паршиво. Дарина Воронова собственной персоной. А Граф знает, что вы с его братом любовники?
В этот момент я выдохнула и обессиленно села на стул. Он жив. Вот в этих змеиных глазах я ясно вижу, что Макс жив. Иначе они не сверкали бы такой ненавистью, и он не источал бы столько яда, а праздновал бы свой триумф. Радость врага намного страшнее ненависти.
— Мы не любовники, — тихо сказала я, стараясь не дрожать и успокоиться.
— Еще нет? Странно… обычно я не ошибаюсь. А искры так и летят. Что ж Зверь оплошал-то так?
— Не лезьте не в свое дело, здоровее будете.
Теперь он склонил голову к плечу и прищурился. Если бы я сейчас не думала только о Максе, у меня бы точно от этого взгляда пошли мурашки по коже. Но я лихорадочно себе представляла, что происходит там, в этом проклятом лесу.
— Угрожаешь?
— Зачем мне угрожать, если вы и так все знаете.
Я смело посмотрела на Ахмеда и чтобы показать, насколько я уверена в себе, съела маслину. Косточку выплюнула прямо на пол и, увидев, как он поморщился, нагло вздернула подбородок.
— Думаешь, твой рыцарь выиграет и спасет свою прекрасную принцессу от злого дракона? Все еще веришь в детские сказки?
А теперь усмехнулась я, притом искренне.
— Нет. Это вы все еще верите в детские сказки. Я вам расскажу совсем другую — в которой скорее мой злой дракон сожжет ваш белоснежный замок дотла и сожрет вас вместе с вашими рыцарями, псами и с разукрашенными принцессками.
Улыбка пропала с его лица и взгляд блеснул яростью.
— Ауч. А девочка умеет кусаться. Ради тебя? Какая самоуверенность. Я бы сказал, детская наивность. Мы же об одном и том же драконе говорим? И если на то пошло, то для начала твоему дракону нужно выжить в моем страшном лесу с дикими псами и страшными охотниками, а это довольно проблематично.
— Ну, на то он и дракон, чтобы справляться с теми проблемами, с которыми не справятся тупые псы и жалкие охотники.
Ахмед снова расхохотался, но в этот раз смех звучал довольно фальшиво. Его злило, что я не боюсь… А я боялась. Сильно. До безумия. Но не его. Я боялась за Макса, и я не идиотка, чтобы не понимать, насколько Ахмед прав, и что у Зверя почти нет шансов.
В этот момент забежал Рустам.
— Ахмед, надо поговорить. Срочно.
Они вышли на веранду, а я вцепилась себе в плечи с такой силой, что почувствовала, как ногти вспарывают кожу. Что-то там случилось. Что-то такое, от чего этот проклятый Ахмед сейчас машет руками и надвигается на своего помощника, как хищник, готовый его разорвать на части.
Меня по-настоящему морозило. Возможно, из-за кондиционеров, но скорее всего, от нервного напряжения. Не выдержав, я встала со стула и, стараясь не шуметь, приблизилась к дверям веранды, прижалась спиной к стене, вслушиваясь в их слова, заглушаемые воплями разгоряченных гостей на улице и орущей музыкой.