Лабиринты чувств

Дубровина Татьяна

Ну, это ладно… А как быть с банкетом? Войти туда, хромая на одну ногу?

— Опустите меня на пол, — потребовала она. Джефферсон послушался.

Юля села на ступеньку, сняла второй ботинок, целый, протянула американцу:

— Ломайте.

— Вы уверены?

— Стопроцентно!

— Загадотчная русская душа! — с неподдельным восхищением произнес он. — Совсем как у Достоевский.

Юля глянула на часики: ну вот, она опять опаздывает! Как бы не съели все без нее!

До чего медлительный этот Квентин! Для агента по

сбыту это просто непростительно! Небось, частенько получает нагоняи от своего начальства.

— Скорей же! У меня живот к спине прилип!

Мистер Джефферсон критически оглядел ее живот, потом спину, однако не заметил ничего необычного:

— Это значит, что вы поранились?

— Это значит — жрать хочу как собака!

Она не директор завода, она не станет миндальничать с этим бестолковым иностранцем!

— Сори, — улыбнулся он. — Как поэтично вы говорите!

— Ага. Русский язык — он такой. Великий и могучий, правдивый и свободный. Нe будь его, как не впасть в отчаяние…

Но сама она в отчаяние уже почти впадала.

— Ломайте же! С вами объясняться, только гороху наевшись!

— Вы любите горох?

— Вот большой американский тормоз! — в сердцах воскликнула Юлька и попыталась выхватить ботинок из его рук. — Я бы сама уже сто раз справилась.

Не тут-то было!

Джефферсон размахнулся и отшвырнул башмачок далеко в сторону. Обувка пролетела через лестничный пролет, реактивным снарядом пересекла вестибюль и приземлилась перед носом изумленного швейцара. Однако тот был отлично вышколен и вежливо промолчал: ресторан славился своей роскошью и дороговизной и обижать гостей тут было не принято.

Юля уже готова была разозлиться не на шутку, когда Квентин важно и размеренно объяснил — только голубые глаза его при этом смеялись:

— Вы поэтично говорите. Я хочу так говорить тоже…

— Пока что вы хулиганите.

— Немножко, — согласился он. — Но это иллюстрация к образному выражению: «Ноги содержат ложь».

— Как? А-а! — догадалась Юлька. — «В ногах правды нет»! И что дальше, мистер?

— Вам нужен транспорт.

— Согласна. Предпочитаю золотые кареты.

Джефферсон развел руками:

— Кареты не имею. Но имею лошадь. Нет, неверно. Нот ай хэв. Ай эм! Я сам есть ваш лошадь.

И он, не спрашивая разрешения, вновь подхватил ее на руки и понес вверх.

Юля не сопротивлялась: ей нравились эксцентричные поступки и эксцентричные люди. Так она и въехала в банкетный зал — на собственном скакуне.

С удовольствием наблюдала, как изменилось выражение лица у трусоватого Тараса Францевича: несчастный директор не знал, как реагировать на такое вопиющее нарушение приличии. Возмущаться или восхищаться?

Решил не реагировать никак, просто указал на свободное место, оставленное во главе стола, по правую руку от него, специально для Джефферсона:

— Прошу сюда. А Юлию Викторовну…

Для Юльки тоже было зарезервировано

местечко — с краешку. Видимо, журналисты в этой компании не входили в число наиболее почетных гостей. А впрочем, по всей вероятности, предполагалось, что сам факт приглашения на банкет в числе избранных, уже был высочайшей честью.

Остальные гости расселись в промежутке: тоже, разумеется, строго соблюдая табель о рангах. Они почтительно, скрывая жгучее любопытство, ожидали, как американец распорядится своей очаровательной ношей.

Однако Квентин произнес сердито — и только одна Юлька уже научилась понимать, что этот человек умеет скрывать за полной серьезностью иронию:

— Это неверное решение. Лошадь должен быть — маст би — рядом с всадником. Я сяду с краю, это удобнее для моих копытов.

Гости, натянуто улыбаясь, сдвинулись, повинуясь знаку Тараса Францевича. И Джефферсон, аккуратно опустив Юлю на стул, устроился рядом.

Директор тут же завел длинную и нудную заздравную речь в честь американского гостя. Но американский гость слушал невнимательно и смотрел вовсе не на оратора, а на свою всадницу.

Даже Юльке, к стыдливости вовсе не склонной, стало неловко. Чтобы скрыть смущение, она принялась болтать:

— По-русски будет не «копытов», а «копыт». И нельзя сказать «ваш лошадь», это слово женского рода.

— Разве я не мужчина? — прищурился Квентин, не то обидевшись, не то, наоборот, заигрывая.

— Хм… почему же тогда вы за мной не ухаживаете? У меня тарелка пустая и бокалы тоже.

Джефферсон тут же подозвал жестом официанта с шампанским, но Юлька, у которой от выставленной на столе кулинарной роскоши даже голова закружилась, поспешила добавить:

— Но тарелка — важнее.

Тогда Квентин, уже совершенно не обращая внимания на красноречие Тараса Францевича, встал, перегнулся через стол и взял огромное блюдо, на котором было разложено аппетитнейшее мясное ассорти. Повара выложили ломтики всевозможных деликатесов в виде симметричной мозаики, чтобы у посетителей и слюнки текли, и глаз радовался.

Директор поперхнулся и на полуслове оборвал свой панегирик: ни он сам и никто из его подчиненных еще не приступил к еде. Наверное, без команды начальника у них это не разрешалось. Юлька злорадствовала…

Но в следующий миг и она поперхнулась.

Ее галантный кавалер не тронул ни розовых полупрозрачных кусочков ветчины, ни румяного, тонко нарезанного ростбифа, ни темно-бордовой салями с искристыми вкраплениями жирка. Он сгребал в тарелку своей прекрасной наездницы только зеленый горошек, обрамлявший блюдо по периметру, для украшения.

— Тпру, лошадка! — остановила его Юлька. — Я, в отличие от вас, не травоядное.

— Какое, простите?

— Не вегетарианка!

— Но вы… там, на лестнице… сказали, что будете со мной говорить, только поев досыта гороха. А я… я хочу, чтобы вы со мной говорили больше и больше.