Лабиринты чувств
Шрифт:
Пироги уже были посажены в духовку, хрустальные фужеры извлечены из серванта Кузнецовых. Три коммунальных стола сдвинуты, из них получился один большой.
И тут раздался телефонный звонок.
— Джулия? — Пауза. — Мы должны встретиться, Джулия.
— Ох, Квентин, я сейчас так занята! Кстати, через сорок пять минут включите НТВ, увидите кое-что интересное.
Опять пауза. Потом Джефферсон произнес глухо и безнадежно:
— Через сорок пять минут я буду в аэропорту, Джулия. Я улетаю.
Юлькино
— Не молчите, Джулия. Если невозможно вас увидеть, я хочу хотя бы вас слышать. У нас мало времени.
По квартире уже разносился пленительный запах домашней выпечки. Звенели ножи и вилки, которые Катюшка раскладывала на крахмальной скатерти. Или это звенело у Юльки в голове?
— Как — уезжаете? — наконец выдавила она. — Куда?
— В Лос-Анджелес.
— Но… вы не предупреждали. Как же так! Мы даже не простились!
— Мы прощаемся сейчас. У вас, русских, есть поговорка: «Долго провожать — слишком много плакать».
— Долгие проводы — лишние слезы.
— Хорошая поговорка.
— Дрянь, а не поговорка! — закричала Юля. — Ну и уезжайте! Я плакать не стану, не надейтесь! Кто вы мне? Да никто! Ничего между нами не было! И нет! И не будет! Понятно?
— Ай андестэнд, — по-английски ответил Квентин, и в трубке раздались короткие гудки.
Когда пошли вступительные титры передачи, обитатели коммунальной квартиры с изумлением обнаружили, что виновница торжества — автор — отсутствует. В суете никто не засек момента, когда она исчезла.
В этот момент такси уже подвозило ее к стеклянному входу аэропорта Шереметьево-2. Гонораров, полученных вчера в редакции за несколько репортажей, как раз хватило, чтобы расплатиться с водителем…
Квентин Джефферсон уже регистрировал свой багаж, когда услышал музыку Россини. Она звучала откуда-то из-под потолка зала в необычном исполнении: не оркестровом, а аккордеонном. От этого знакомая мелодия, казалось, сменила национальность: стала не итальянской, а залихватски русской. Как плясовая.
Квентин глянул вверх: под потолком были подвешены телевизоры, чтобы ожидающие не скучали. На экране развеселый дедок, наряженный в вышитую косоворотку, приплясывая, растягивал мехи инструмента: «А, браво, Фигаро, браво-брависсимо!»
А в уголке кадра белела маркировка канала: НТВ.
Джефферсон глянул на часы. Служащая за стойкой уловила этот беспокойный взгляд, сказала на школьно — правильном английском, что пассажир может не волноваться, до отлета еще есть время.
Он поблагодарил. Хотя вовсе не это интересовало его. Джулия ведь просила его включить как раз в эти минуты НТВ…
Джулия. Его ставка ва-банк. Его
— Дама! — взвизгнул кто-то. — Лечиться надо! Прет, как на буфет!
Визжала тетка в роскошной шубе из чернобурки, габаритами действительно напоминавшая буфет. Она отлетела в сторону, едва не сбитая с ног кем-то, несущимся на всех парусах.
Этот некто был в распахнутой куртке и джинсах, коротко стриженный, очумевший. Как тетке удалось распознать в сем стремительном существе даму?
— Мистер Джефферсон, возьмите ваши документы, — тормошила американца служащая.
Квентин взял бумаги не глядя. Он двинулся навстречу своей даме. Даме сердца. Своей ставке ва-банк.
Большая группа тоненько щебечущих вьетнамцев разделила их, а они, оба такие высокие, протягивали друг к другу руки над головами миниатюрных желтокожих.
А еще выше, под самым потолком, на экране подвесного телевизора плавной походкой вышагивала русская красавица Лидия Кузнецова в просторной тунике и с горой отнюдь не русских фруктов на макушке. Зрелище было величественным: вместо обычных эфемерных манекенщиц по подиуму, казалось, плыла сама богиня плодородия.
— Венечка!
— Джулия!
Их руки наконец соединились, и под локтями пронырнул последний юркий вьетнамец.
Так же юрко шустрил вокруг Лиды Фигаро из Денисовой труппы, время от времени проделывая сальто. Но при этом напудренный парик спадал с его головы, и тогда Фигаро садился в парикмахерское кресло, предоставив свою лохматую голову в распоряжение Матвея Кошкина. Московский цирюльник причесывал цирюльника севильского. И лихой гармонист-затейник Василий Павлович аккомпанировал двум мастерам своего дела.
Двое целовались посреди зала ожидания под русско-итальянскую музыку. Им было наплевать на все и на всех. Даже краешком глаза Юлька не глядела под потолок, откуда демонстрировалось ее детище. Да и зачем? Она и так знала, что там должно происходить.
К примеру, вот на этом музыкальном пассаже зрители увидят спину еще одной богини плодородия, сзади похожей на первую как две капли воды. А потом она обернется — и окажется негритянкой. И ее окружат пять очаровательных девочек-мулаток, младшую из которых зовут Амур.
Амур — по-французски значит Любовь. А это слово на всех языках звучит красиво.
— Май лав! — шептал Квентин.
— Любимый! — отзывалась Юлька.
И ей не было никакого дела до того, что с телевизионного экрана на них в этот момент взирал Денис Ивашенко, ревниво дергая кончиком носа.
— Скажи, Джулия, теперь ты согласна встречать со мной Рождество?
— Как! Ты улетаешь до самой зимы?!
— Не бойся! Я вернусь раньше.
— Возвращайся завтра.
— Завтра — еще нет. Но скоро.