Лабиринты чувств

Дубровина Татьяна

Дождь начался неожиданно. Юлька с Квентином едва успели войти в двери гостиницы, как за их спинами громыхнуло, бабахнуло, ослепительная молния чиркнула совсем рядом, одновременно с громовым раскатом… И сейчас же сплошная стена воды обрушилась на каменный город.

Первая весенняя гроза… У Юльки почему-то сжалось сердце от восторга.

Ливень прорвался сквозь серую толщу опутавших небо туч, и сейчас же отступило тяжелое гнетущее чувство… Вернее, предчувствие плохого и невозможного… Предчувствие грозы.

И

он был сродни недавним Юлькиным слезам, горьким и нежданным. Будто небо выплакивало свою невысказанную любовь.

И слезы, и ливень несли облегчение. От Юлькиных душевных мучений моментально и следа не осталось. Да и с чего пришло ей в голову грустить, страдать, ревновать, задаваться глупыми вопросами?

«Идущий вперед, не оглядывайся в начале пути», — гласит восточная мудрость. А они с Квентином в самом начале. А впереди целая жизнь.

Сполохи молний освещали черное ночное небо, и даже сверху было слышно, как яростно барабанят по мостовой крупные капли.

Юлька распахнула фрамугу и вдохнула пьянящую озоновую свежесть.

Квентин обхватил ее сзади за плечи, прижал к себе, быстро развязывая тугой поясок Юлькиного плаща.

Она стряхнула его под ноги, словно юркая змейка, сбросившая старую шкурку. И тут только вспомнила, что выскочила из дома в одном халатике.

Юлька поежилась от неловкости, не понимая, отчего вдруг у Квентина так изменилось лицо… Всегда немного надменное, сдержанное выражение его стало каким-то домашним… теплым… и удивленным. Он привык видеть Юльку в ее мальчишеской «униформе», быстрой, деловой, летящей. Он видел ее совершенно нагой, легкой и зажигательно-горячей. Но он не знал эту ее грань: простую, домашнюю, девчачью…

Она была похожа на девочку-подростка, резко выросшую за зиму, которой стал маловат прошлогодний летний халатик. И теперь Юлька стеснялась себя, словно старалась спрятать округлую набухшую грудь и изящные узкие бедра. Она смотрела исподлобья, смущаясь и краснея, будто нежданный визитер застал ее врасплох за мытьем полов или чисткой картошки…

— Я… совсем забыла… — пролепетала Юлька. — Я спешила…

Квентин молча подхватил ее на руки и жарко прильнул к полуоткрытым губам…

Она казалась ему маленькой и такой хрупкой, что он корил себя за прошлую грубую страсть и старался быть нежным и бережным. Словно перед ним была неопытная девочка, которую нужно долго приучать к себе, ласкать, готовить, чтобы она сумела побороть свой страх и стеснительность…

Простые пластмассовые пуговки халата медленно расстегивались, постепенно открывая новые участки тела, которые Квентин тут же покрывал легкими частыми поцелуями…

Он не спешил, и Юлька с удивлением открывала для себя новое чувство — ей тоже хотелось оттянуть последний миг сближения, насладиться этой внезапной нежностью, медленно растаять под его ласками, которые впитывала каждая частичка ее тела, словно горячий хлеб — масло…

Как непонятна и смешна была теперь жадная

поспешность лестничных объятий и лёгкость быстро расстегивающихся молний. Словно и не с ней все это происходило…

Квентин прильнул губами к ее груди, и его язык защекотал набухший, как вишня, сосок, и от этого по всему телу разливалась сладостная волна…

— Еще… — попросила Юлька.

Ей казалось, что вся она стала тонкой, звенящей струной. Чуть тронь — и польется волшебная, восхитительная мелодия…

Она выгибалась в его руках, наслаждаясь этой тихой, неторопливой лаской, похожей на чистый весенний ливень за окном. А внутри нее будто назревала грозовая туча, и все тело томилось в ожидании неминуемого громовою раската…

И вдруг словно молния блеснула. Перед глазами вспыхнула ослепительная вспышка, и Юлька стремительно понеслась навстречу ей, в одно мгновение пронзила тяжелые тучи и вынырнула в бесконечный, ровный, голубой свет.

Она вернулась на грешную землю, обнаружила себя в объятиях Квентина, с восторгом прижала его к себе…

— Любимый мой…

— Май дарлинг…

— Что это было? Небо?

— Лав…

Он коснулся ее, и она опять «улетела», легкая, словно освободившаяся от телесной оболочки…

Это было похоже на невиданные воздушные качели между небом и землей, то взмывающие ввысь, то стремительно падающие в оглушительную пустоту, так, что захватывало дух.

Они в детстве катались на таких «гигантских шагах», когда, держась за канат, взлетаешь над землей, чтобы на миг коснуться ее, оттолкнуться посильнее, и опять парить в воздухе, чувствуя себя птицей…

…Гроза медленно смещалась к востоку, сквозь лохмотья изодранных в клочья туч проглядывали чисто умытые звезды. И ливень прекратился как-то незаметно, словно устал от своего неистовства.

Юлька глубоко вздохнула и открыла изумленные глаза.

Голова слегка кружилась, как после двадцати кругов на карусели, а во всем теле была восторженная, звонкая легкость…

— Я вернулась? — спросила она Квентина.

Он улыбнулся в ответ:

— Ты все время была со мной.

— Неправда…

Юлька тихо засмеялась, устало потянулась губами к его губам. И тут только поняла, что они за это время даже не были близки. В этот небесный полет Квентин увлек ее одними ласками…

И его глаза были того же цвета, что и небо, в котором она парила в те чудные мгновения… Или она улетала в глубину его глаз?

— А теперь возьми меня, — попросила она.

И ему тоже хватило мгновения, чтобы унестись в волшебное пространство вместе с ней…

Почему отрезвление наступает так быстро? И проклятая подлая мысль опять свербит в мозгу: статья… Что ты скажешь утром маме Карле?

«Брысь, негодница! — яростно приказала этой мыслишке Юлька. — Я не желаю тебя думать!»

— Настоящая весна… — сказала она вслух. — Первая гроза… Скоро черемуха зацветет…

— Это что? — не понял Квентин.