Лабиринты угроз
Шрифт:
И они разошлись в темные переулки. Цыплухин решительно не знал, к кому идти. Единственное, что пришло на ум – Аня. Но придя к ней окольными путями, он застал там Апанасова.
– Вот, прилетел птенец, – обрадовался тот. – Молодец, что не дался! Будешь спать на кухне! – заключил.
У Апанасова они не собирались после инцидента месяца два. Все, кого выловила полиция, – а таковых оказалось пятеро – успешно вывернулись. Мол, сами не знали, куда идем. Включили дурочку. Как главаря и направителя все как один указали Вьюна, имя Апанасова даже не всплыло. Промурыжив с месяц, тех ребят оставили в покое. Собственно, никакого ущерба причинено не было – единственная бутылка, брошенная Апанасовым, и та прошла мимо. А так еще докажи, с какой целью группа молодых людей
Апанасов, впрочем, нисколько не расстроился столь печальному провалу. Красноречие его не иссякло. Все так же буйно он рисовал картины будущих побед, сидя на подоконнике, под почтительную тишину собравшихся. И приходивших к нему не стало меньше. Напротив, участие в таком соблазнительном деле, как погром полиции, привлекло к нему новых адептов. Совсем молоденькие студентики приходили стаями, слушали, открыв рты, и порой кто-то и оставался долее, чем остальные. Так и полнилось количество посетителей квартиры, продолжались вечера разговоров, перемежаемые алкоголем, густо застланные сигаретным дымом.
Цыплухин, хоть и был оглушен первое время звонкой неудачей с полицейским постом, все же продолжал приходить. Казалось, упустил он нечто важное в тех словах, которые звучали ежеминутно, все надеялся найти смысл, какого не было в жизни до этого, и ясно чувствовал, что, кроме как через Апанасова, не добраться ему до этого смысла. Тот, хоть и говорил много лишнего, был несомненно талантлив, хотя бы в этом одном разговоре своем. Не такой старший летами, всего-то года на три старше Цыплухина, он постиг и понял много больше его в жизни, и это тоже было бесспорно. Так и продолжал Георгий приходить, ходил он и к Ане, которая, будучи любовницей сразу нескольких мужчин – скольких именно, Цыплухин все никак не решался уточнить, – тем не менее как-то особенно привечала Георгия и, казалось, искренно радовалась ему.
Про Софью он не знал ничего, видел ее мельком два раза, бегущей в суете улицы, но не стал ее преследовать. Живолуп, его мучитель, не звонил со времен провала с постом. Так и образовался в жизни Георгия полный штиль… Впечатление это, однако, оказалось обманчивым.
9
Ведь как часто бывает – изматывающее ожидание заканчивается чем-нибудь непредвиденно приятным, а то, что обязательно должно быстро и непременно понравится, оборачивается неудовольствием и конфузом.
Цыплухин был уверен, что вечер, откладываемый в душе на запас, заранее суливший неги и восторги, пройдет легко и беспрепятственно. Все, казалось, отладилось – теперь Аня представлялась ему посланницей небес, и когда он наконец после всяких отвлекающих внимание мелочей все-таки нашел время позвонить ей и пригласить на романтический ужин, она немедленно согласилась. Он готовился отменно – купил скатерть атласного цвета, жареную курицу в ларьке, сам сварил рис. Из напитков преобладала водка – разбавить ее должен был лишь пакет сока.
Аня пришла вовремя. В короткой юбке и просторной кофте, она прошлась по залу.
– Шикарно, Жорж!
Собственно говоря, ничего особо шикарного в зале не наблюдалось. Подержанная стенка, полученная еще дедом после ожидания в бесконечной очереди, потрепанный диванчик, немного облезшие кресла. В одно из них и опрокинулась Аня, попутно провозгласив, что поднять ее оттуда может только произнесение тоста. Георгий быстро налил по рюмке.
– За тебя, мой милый! – коротко сказала она.
И потом, когда вечер прошел, перейдя в весеннюю ночь, она сказала, кутаясь в простыню от рассветного холода, сочившегося сквозь форточку:
– Ты ведь правда меня любишь, правда? Все! Я остаюсь у тебя! Милый!
Давно ожидаемый вечер перерос в нечто, вовсе не ожидаемое.
Отказать ей сразу ему как-то не хватило ни напору, ни смелости. Она поселилась в спальне, как птичка, нашедшая долгожданное
– Понимаешь, дорогая, – начал он тягомотное объяснение, но она тут же прервала его:
– Молчи! Знаю! У тебя есть для меня подарок!
– В каком-то роде так и есть, – продолжил Цыплухин. – Но только не хотелось бы тебя сразу им огорошивать…
– И не надо, – воскликнула она. – Продолжишь в ресторане!
Объяснения в тот день не получилось.
А на следующее утро, после двухмесячной паузы, позвонил Живолуп.
– А ты вообще в каких отношениях с Апанасовым? Он тебе друг, или мне верно кажется, что ты его ненавидишь?
Они сидели на лавочке в сквере, в центре города. Живолуп во время телефонного разговора сказал, что надо встретиться «чрезвычайно», как он выразился, и Цыплухин нехотя приплелся, раскаиваясь в собственном безволии. Ведь уже почувствовал себя свободным, а клеть – вот она. Мигом его и прихлопнула.
– Дело в том, что я собираюсь твоему Апанасову нанести так называемый дружеский визит, поплотнее с ним сойтись, напомнить ему кой о чем. Он ведь было притух, после поста-то, а сейчас опять расцвел. Он хоть и мелюзга, сошка, а все равно, я и таким не побрезгаю. Всякий сгодится в нашем ремесле, а оно у нас аховое, неспокойное, тут тоже надо понимать. Вот сидишь снулый, как будто из тебя душу вынули, а радоваться должен! Ты был червь, а теперь человек, теперь государству служишь, а не чужому разуму, ты теперь не нищий, а богач! И не думай там, как освободиться, я же насквозь вижу мыслишки твои короткие, так и норовишь что-нибудь отмочить, лишь бы от меня избавиться. Нет, брат, я тебя за холку крепко держу, намертво, тут уж все. Был у меня один такой ферт, в Словакии дело было, атташе в посольстве, так поймал я его на самой малости, на адюльтерчике, спутался он там с одной сановной дамой, ее мужа половина Братиславы боялась. Так вот я про них узнал, на крючок его и поддел. Крепко так зацепил. Встречались мы с ним, помню, в пивной «Ганс и Франц», немецкая. И он тоже на меня так умоляюще смотрел. А у меня правда твердая, сила ломовая, хоть и жалко его бывало порой. Все мне выкладывал, мужа-то боится, а меня еще пуще. Как-то я умел страх напускать на этих, знаешь, нетвердых, которые вроде как и идейные, а вроде как и сомневаются. Потом он скверно кончил, парень этот, узнали про него, что мне докладывал, не одобрили. Но то уж другая история, скучная…
Живолуп переменил позу, уселся, закинув нога на ногу. В воздухе реял мелкий, едва означавшийся дождик.
– Но самое замечательное в Венгрии было, тоже раскрутил там из посольских, женщина была видная, не один я к ней подкатывал, да всех остальных отшила на раз. А я как только ни стелился! И письма романтические, и подарки знатные, и то, и это… Весь вывернулся, пока встречи добился. А встреча – это самое главное и есть! Пришла она тогда, помню, к фонтану, строгая вся, расфуфыренная, на танке не подъедешь. Из тех, знаешь, коммунисток, которые за идею все забывали, даже то, что женщины. Но в каждой из них это сидело, бабское, надо было только уметь поддеть, и вот идем мы с ней по набережной, я комплиментами сыплю, амуры раздаю, чувствую, поколебалась моя «твердыня», улыбнулась мельком, на лад дело идет! На другой день в кафе сходили, а там и кино… растаяла она, вся как есть растаяла. Я уж ей господин, что не по-моему – так она в ногах валяется, лишь бы я ее приголубил, вот как я дело повел! Сникла она, конечно, как узнала, что придется мне сведения нести, да что ж поделать, я с ней твердо, а по начальству у меня слава идет добрая – скоро меня и перевели, с повышением в чине, на родину. Вот так-то, какие дела творил, а тут вы со своими соплями, факелы бросаете, племя мелкое. Да что делать, вожусь! Апанасов твой мне сапоги лизать будет, как моська, вот завтра к нему и приду, и скажу, что теперь я его хозяин, что его с потрохами купил и теперь продам кому вздумается. Думаешь, не выйдет? Еще как! И не таких ломали, ты, главное, теперь не суйся, пересиди дома, недельку. Ни к чему тебе на глазах у него вялиться, сейчас момент схлынет, тогда уж давай. И помни, я за тебя в ответе, ничего не бойся, хвост пистолетом!