Лабиринты угроз

Кулькин Игорь

– Ну вот, девушка, теперь и вы будете сомневаться, и я…

Георгий подошел к прилавку, спросил эклеры и трубочки. Продавщица, грустная и задумчивая, доставала для него пирожные из стеклянного холодильника. Видимо, не знала, как упустила момент, когда ей передали деньги, сомневалась, не обманули ли ее…

– Не расстраивайтесь, – сказал Цыплухин. – Она, похоже, честная женщина!

Девушка промолчала, и Георгий, вздохнув, аккуратно собрал сдачу.

На кухне у Апанасова, куда его отправил хозяин готовить чай, Георгий вымыл две чашки, отрезал Апанасову длинную дольку лимона, себе же бросил отрезанный

вершок лимона, похожий на куриную гузку. Выложил пирожные на тарелку. Принес на подносе в зал.

– Почему без сахара? – сморщился Апанасов.

– Так с пирожными же!

– Нет, моим мозгам нужно работать, бухни-ка сахарку!

Цыплухин снова поплелся на кухню.

– И что ты решил насчет Ирины?

Ирина Вынос была местной художницей сорока двух лет. С Апанасовым они познакомились на выставке, о которой тот сохранил весьма смутные воспоминания. Помнил, как усаживали за банкетный стол. Как налили полную рюмку. Он пить особо не стремился, были планы ехать за город на чью-то дружескую дачу… После нескольких тостов планы отменились. Компания подобралась дружная. Настал момент, когда он осознал, что художница к нему пристает. Под вполне благовидным предлогом – предлагает стать моделью для очередного шедевра. Мол, твой благородный образ так и просится на полотно. Апанасов был не против ни полотна, ни позирования, но такие чересчур рьяные усилия охладили его. Вечер закончился тем, что он отправился ее провожать. Она спотыкалась, но каждый раз, раскидывая руки, кричала:

– Все нормально! Не трогай меня! Все нормально!

А на остановке случилось непредвиденное – ее автобус подошел настолько быстро, что она даже не успела уцепиться за куртку Апанасова, когда он ее усаживал.

И теперь писала смс, предлагала творческое сотрудничество с обоюдной пользой…

– Что пишет-то?

– Выставка вроде завтра. Выставляется ее дядя, знаменитый художник Рататуев. Предлагает прийти и поддержать их род. Поясняет, что в чисто платоническом смысле…

– А пойдем, дядя Жорж! Пойдем!

5

Апанасов в творческих кругах города считался художником. А также поэтом, философом, артистической натурой… Собственно говоря, всего несколько картин авангардистского толка вышли из его мастерской, однако слава новатора приклеилась накрепко. Даже было художественное объединение «Бессмертные сурки», которое он вел не особо регулярно, зато неизменно весело. Пользуясь этим ранним успехом, он странствовал по презентациям и вернисажам, везде принимаемый как желанный гость. Еще пять лет назад он считался молодым художником, и с тех пор ничуть не изменился – в этом же статусе пребывал и теперь.

– Как радостно земное время! – воскликнул Апанасов, когда переступил порог выставочного зала. К нему сразу кинулись несколько слегка потрепанных господ.

– Знакомьтесь, знакомьтесь, – милостиво говорил Апанасов, – дядя Жорж, известный блогер… Это Валентин Бруй – указал он на худощавого мужичка в поношенном пиджачке, – это Хорошеньков, – ткнул пальцем в парня с виноватой челкой, который ее ежеминутно смахивал. – Мастера, мастера!

Георгий ходил по залу, задерживаясь возле особо затейливых картин. На одной из них череп, выкрашенный в красное, с серпом и молотом на лбу пожирал российский триколор. На другом счастливый комиссар целился

в икону…

Апанасов подвел для знакомства пухлого брюнета с веселыми усами, которые, казалось, смеются вместе с хозяином.

– Дядя Жорж…

– Забавное имя! – воскликнул усач. – Прямо-таки так и называетесь? И титанические усилия прикладываете, чтобы в интернете не было скучно?

– Чиновник всероссийского масштаба! – громко сказал Апанасов. – Человек прогрессивного ума! Привыкай, Жоржик, здесь все не так просто, как на нашей кухне…

– Что может быть привлекательнее для образованного человека, чем выставка! Игра ума, блеск таланта! Это же возвышенность, бесподобие! – говорил, не переставая, усач.

Унимая его восторги, Апанасов увел Цыплухина за локоть в другую часть зала.

– Этого опасайся, – сказал он, – вроде смех, а глаза – хитрые. Такой продаст – не слиняет.

– Так ведь и чиновник к тому же, – вставил Георгий.

– Чиновник! Им он был в прошлой жизни. Теперь простой безработный, шляющийся по мероприятиям, ищущий старых друзей, якобы случайно их встречает. И тут к кому-нибудь прилипнет.

И точно, скоро усач намертво приклеился к строгому на вид мужику в сером костюме.

– Все, выставка окончена, нашел жертву, – засмеялся Апанасов.

Цыплухин подошел к фуршетному столу, взял бокал с шампанским. Побродил по залу.

– Нет, все-таки вы не цените возможности! – донеслось до Георгия. – Я вам говорил, у меня есть проект. Верное дело! Принц государства Свазиленд Мулумбу готов сделать меня своим представителем. Да! А вы как думали? Этот наш проект – интересная штука. Вы, разумеется, в доле?

Георгий повернулся. Подле Апанасова стоял невысокий, солидно одетый мужчина и держал его за пуговицу пиджака. Что-то нескрываемо комичное было в их позе.

– И в чем состоит проект? – спросил Апанасов.

– Принц хочет открыть представительство. Разумеется, все оплачено. Вернее, будет оплачено. Мы из него столько денег выкачаем, что купим этот дом с потрохами и картинами. Вам всего-то и надо, что помочь мне!

Георгий отвлекся. По залу шел художник Рататуев, сопровождаемый целой свитой. Были здесь и чиновники в солидных костюмах, с показной важностью на физиономиях, и театральные деятели со вздернутыми носами, и бизнесмены, подстегнутые желанием заиметь славу меценатов. Все были серьезны, и казалось, что эта процессия шагает как минимум для того, чтобы посадить на трон короля. Дошли до первой картины, роскошной мазне без признаков здравого смысла. Художник принялся разъяснять ее значение. Все почтительно слушали. В какой-то момент в музее стояла такая тишина, что было слышно, как уборщица в соседнем зале звенит ведрами. И речь его звучала в зале, как тронная речь.

– Элитарная живопись! Нет большего оскорбления для художника, чем обвинение в элитарности. В юродстве, в нарциссизме – ладно, но элитарность – это значит, что его картины понимают только несколько сумасшедших, и никто более. Что может быть унизительнее этого? Это то же самое, что торговцу фруктами заявить, что его плоды способны раскушать лишь немногие, и то только те, которых здесь сейчас нет, а когда будут здесь – неизвестно…

Художник и дальше излагал в таком духе, похожий со своей седеющей бородой на священника, снявшего до времени рясу.