Лабиринты угроз

Кулькин Игорь

Цыплухин никуда не пошел.

Он остался дома и засел за ноутбук. Зарегистрировался в Твиттере. И уже к вечеру писал свой первый твит, и, как вольная птица, полетела мысль! С тех пор он каждый день набирал эти короткие фразы, а Твиттер не принимал многословия, там нужно было выжимать мысли, как стираное белье, оставляя только самую суть. Георгий гордился своим умением высказаться, не впадая в рассуждения, неотразимо уколоть словом. Но вчера! Треклятый алкоголь! Как он жестоко бьет, как не щадит беззащитность!

– Жорж! – тем временем не унимался Андрей. – Проснулся гражданский разум? Ась?

Буркнув приветствие, Георгий свернул с дорожки и пошел через лужу, сразу хватанув в ботинок воды. Но уйти от этого разговора захотелось немедленно, сейчас же… «Что же это, – думал Цыплухин, – даже этот Андрюха в курсе… Под каким же он там именем обитает?»

Был среди его подписчиков в Твиттере странный персонаж под ником «Вислоухий скепсис». Именно под ним

заподозрил Андрея Георгий и, оглядываясь на Голубева, который осклабился и махал рукой вслед, радовался, что тот не пошел следом. И еще поразило его во вчерашнем дне обстоятельство, заставившее его теперь бродить в стылых лужах, и когда он выбрался на сухую дорожку, понял, что смущало его – Аня… Ведь он дал ей свой адрес в сети! Свою страницу! Она вроде бы заинтересовалась. А сейчас зайдет, а там такой швах… И он стал ругать себя, своеобразно, как это всегда делал, тщательно обходя матерные выражения, которые с легким презрением сохранил в памяти с самого детства. Пинал собственное невежество – зачем взялся за тему на нетрезвую голову? А теперь она прочтет… Вчера, когда их знакомили, он поразился нищете ее глаз. Они были бледные, совсем бесцветные. В ее взгляде он словно разглядел осенние парки, в которых свищет ветер. И она стояла перед ним, как разложенная лестница с высокими ступенями – возвышалась на целую голову. И краснощекий весельчак Апанасов, знакомивший их, увел ее танцевать и громко заливал ей в уши казенные речи про красоту фигуры и несомненное обаяние. Но Георгий выждал, когда танец закончился, подсел к ней на диван. Она рассказала, что работает в избирательном штабе либеральной партии… нравится, интересно… радует и движуха, и экшн, которые дают выборы… Голос у нее был немного гундосый, а Георгий, спешно записывая номер ее мобильного телефона, в ответ продиктовал ей адрес своего блога. И вот теперь такой прокол! Ему всегда нравились высокие женщины, и эта Аня, брюнетка, не чуждая алкоголя и сигарет, легко возбудила в нем хмельное любопытство, оно и ныне не прошло. Цыплухин решил, что обязательно встретит ее снова у Апанасова, и отправился в гости.

Тот жил неподалеку от набережной, в самом центре города, в тех завидных домах, в которых в прежние годы обитали сплошь партийные бонзы и прославленные артисты. Как ухитрился Апанасов заиметь квартиру в таком престижном месте, история умолчала, однако сам хозяин намекал, впрочем, весьма туманно, о могущественных тетушках и влиятельных бабушках, но кто именно его облагодетельствовал, так и осталось загадкой.

2

– Ты чай будешь или кофе? – зычно спросил Апанасов, когда отворил ему дверь. – Вижу – доволен! Опять нащебетал что-нибудь умное, признавайся!

– Чай, – подумав, ответил Георгий и только после этого переступил порог.

Квартира представляла собой великолепное сборище неуместных вещей. Прямо посреди комнаты, заслоняя рояль, стояла статуя Афродиты с обрубленными руками, раскрашенная в цвета российского флага, а на длинном ковре, который, убегая из коридора, сворачивался в зале, умостились урны из соседнего парка, монументальные бетонные урны с лепкой. Апанасов именовал их «пепельницами» и притащили их в разгар вечеринки, загоревшись такой дикой идеей и без промедления воплотив ее. Наутро сил тащить обратно уже не было – так их и оставили. В зале стояло три дивана, заваленных журналами и одеждой, а на кухне – барная стойка, перегруженная пустыми бутылками.

На столе тараканно шуршала бумага – Георгию казалось, что рыжие насекомые ползают там и днем и ночью, уже не опасаясь дневного света. Однажды он остался на ночь у Апанасова и сильно пожалел – проснулся оттого, что таракан полз по его лицу. И то чувство мерзкого презрения, которое он еще долго с себя стряхивал, когда выкинул таракана, преследовало его до утра, он так и не смог сомкнуть глаз.

Хозяин же не заботился о мелочном комфорте. Апанасов, готовый любого заткнуть за пояс красноречием, был выше мелких житейских дрязг. У его характера было такое свойство, что чем больше на него нападали, тем сильнее он становился, и никому еще не удавалось одолеть его ни хамством, ни холеными аргументами. Это свойство всегда восхищало Георгия – он, когда встречал активное сопротивление, обычно скисал. Апанасов же мог спорить без перерыва с кем угодно, мог провести всю ночь за чашкой остывшего чая, доказывая попавшемуся собеседнику парадоксальность, к утру становившуюся пресной, надоедая собеседникам до того, что об этом больше никогда и не говорили. Но Апанасов словно был создан для таких ночей, он поднимался из-за стола полным сил, и гораздо хуже ему приходилось, когда изнывал от недостатка общения. Он любил говорить под пиво, и по всей квартире валялась застывшая чешуя чехони, обрывки колбасной кожуры, пустые упаковки из-под чипсов. А хозяин, нимало не смущаясь беспорядком, только и делал, что доказывал очередному приятелю, смакуя эпитеты, бестолковую сущность нынешнего государства и необходимость немедленного взрыва, гораздо более мощного, чем ядерный

взрыв, взрыв миллиона людских сердец.

Иногда, особенно при быстротечном знакомстве, его можно было принять за бесталанного хама, горланящего чужие слова, а за душой не имеющего ни звука. Однако эта первая мысль быстро отступала. В квартире повсеместно попадались книги, иногда в самых неожиданных местах – на антресолях, на балконе под связкой газет, на кухне под раковиной. И, как убедился вскоре Цыплухин, хозяин тщательно прочел эту разбросанную библиотеку, и каждую свою мысль он пестовал, аккуратно простирывал, пока она не становилась стерильной, его собственной. Сам о себе Апанасов говорил, что совесть свою нашел обыденкой, проездом в город Серафимович. Тогда компанию, ехавшую в монастырь в паломническом порыве, завернула милиция. В чем там было дело, кого они искали – так и осталось неизвестным. Но непревзойденное хамство милиционеров и то, что одну из подруг едва не изнасиловали в туалете, пользуясь своей безнаказанностью, потрясло Апанасова настолько, что еще долго весь мир для него был пуст, даже собственный ум воспринимал, как выжженную пустыню. Они вернулись тогда злые и готовые на глупости. Друзья пошли и закидали яйцами милицейское отделение. Апанасов остался дома. Ни с кем не говорил, забросил друзей, читал книги и курил в форточку. А однажды ехал в троллейбусе, и состоялся, по его же словам, «случай, перевернувший жизнь». По салону ползла кондукторша, неторопливая, как нефтяной танкер. Отщипывала билеты и двигалась дальше. Двое молодых пареньков – если не школьников, то только-только студентов – увиливали от оплаты. Показалось, они были чуть навеселе. Кондукторша костерила их за гранью приличия. Те отвечали в такт. Хлесткие выражения летали, как перчатки, в обе стороны. Тут к паренькам придвинулся мужик, плотный, хищно оскалившийся мужик. Облокотившись на перила, он высказывал пацанам, и те менялись в лице – один вышмыгнул на остановке, другого мужчина удержал за ворот и ткнул кулаком под ребра. Пацан побледнел и кивнул. Апанасов, долго наблюдавший за этой несправедливостью, не выдержал. Шагнул по проходу и, не говоря ни слова, врезал мужику в ухо. Тот охнул, но руки не ослабил, и Апанасов ударил снова.

Только тогда мужик разжал руку, достал удостоверение. Пацан выскочил на остановке. Они тоже вышли. Зашли в сквер, сели на лавочку.

– Нападение – штука тонкая… Зачем ты это сделал, кто тебя знает. Может, в сговоре с ними? – говорил чекист безразличным тоном. И весь этот тягучий разговор настолько уязвил Апанасова, что он еще долго вспоминал глаза чекиста, совершенно безжизненные глаза. Чекист внушал ему спокойные, разумные вещи, но во всем тоне чувствовалось презрение к нему, такое откровенное презрение, словно перед ним была бессловесная вещь, а не человек с живой душой.

И Апанасов смотрел вниз, на подтаявшую землю, на едва проступавшую морщинистую траву. Понимал, что стал для чекиста обыденным найденышем – полез защищать малолетку, вот дятел… да еще ударил… и слушая слова, казавшиеся отравленными, он все-таки вывернулся, а скорее, у чекиста было благодушное настроение, он отпустил его, всего лишь за купленный в магазинчике коньяк, хоть и дорогущий, но всего лишь коньяк. Апанасов ушел целый.

И это сдавленное ощущение, жившее в душе в тот вечер, раскрепостило Апанасова. Он понял, что все устроено не так, как должно, что любой благородный поступок обязательно будет наказан. И ушел если не в борьбу, то в тихое, недовольное всем сопротивление, приведшее его в результате в стан непримиримых, затаившихся до времени, но ждущих своего часа.

– Кофе неповторим, – сказал Апанасов, когда Георгий зашел на кухню и сел за стол. – Он великолепен, как близость чужих женщин…

– Я же чай просил, – улыбаясь, напомнил Цыплухин, но Апанасов даже не услышал. Он весь был в своих мыслях, несшихся, не разбирая пути.

– Ко мне тут забралась мечта, – говорил он, – такая, знаешь, незваная гостья… Но я ей очень рад, по странной случайности.

Георгий слушал. Знал, что Апанасова нельзя торопить. Он сам все расскажет, но в свое время. Сейчас надо молчать. И Цыплухин терпеливо ждал, оглядывая кухню. Снял и протер свои тощие очки. Удивительная причуда случая, что они познакомились с Апанасовым! Знакомство их случилось, как ни странно, на пляже. Народ весело праздновал гулящую пятницу, а Георгий с подругой, школьной давней знакомицей, выбрались на пляж. Искупались, взяли пиво в киоске под навесом. Не спеша разговаривали, солнце заходило. Рядом, на двух шезлонгах, корогодились двое парней из Екатеринбурга. Они и с горки скатились, и на моторке носились…

А потом стали приставать к девчонкам, пребывавшим на соседнем полотенце с банками пива. Шутили что-то. «Мы, суровые уральские парни…» Им отказали. Парни начали потихоньку, но злиться. Тут к ним и подсел Апанасов. Откололся от своей компании, шумевшей по соседству, учуял конфликт. Высокий, краснощекий, голубоглазый. И он их уболтал, конфликт исчерпался. Выпил с ними пива.

«Все путем, – говорили ему уральцы, – и у вас тут есть пацаны, оказывается…»

И так у него четко получилось, что Георгий не поленился, подошел.