Лабиринты
Шрифт:
– Я переплетчик, – сказал плюгавый. – Но у нас и издатель есть, тоже работает. Мы теперь книжку издаем. Сто экземпляров напечатаем. Потом еще сотню. Люди снова читают. Погодите, они еще будут глотать книги! Это успех! Это бомба! – Он прямо-таки лучился от радости. – Понимаете, я не умираю. Я выжил. А на щеке – чепуха, меланома.
Я с сомнением заметил, что Лессинг, пожалуй, не массовое чтиво.
– Лессинг? Кто такой?
Я показал ему «Эмилию Галотти».
– Эта? – удивился плюгавый. – Так эти-то книги не для чтения, их сжигают. Я печатаю «Хайди». Автор – Иоганна Спири. Запомните это имя: Иоганна Спири! Это классика!
И вдруг он заподозрил
– Ты, что ли, воевал?
Я кивнул.
– Офицер? – В его голосе зазвучала угроза.
Я отрицательно помотал головой.
– А раньше?
– Раньше студентом был.
Он угрюмо покосился на свою тачку.
– Такие вот книжки читал, да?
– И такие.
– Это вы, образованные, все просрали, – окрысился плюгавый. – Вы, с вашими дерьмовыми книжонками!
Я спросил, где искать солдатских попечителей.
– Возле ратуши, – ответил он. – Наверное, ты все-таки был офицером… – И покатил дальше свою тачку.
Я вернулся на развалины университета. Все там заросло зеленью. Раньше лес подступал к северным городским окраинам, теперь же он захватил самый город. В разрушенном здании филологического семинара я подобрал обрывки «Трагической истории литературы» [33] и пару страничек какого-то предисловия, что-то про важнейшие понятия поэтики. За университетом, ниже по склону, вместо городского вокзала высились гигантские груды щебня. Все дома в Госпитальном и Рыночном переулках были заброшены, пусты, окна магазинов выбиты. Но собор еще стоял. Я прошел к главному порталу – от «Страшного суда» [34] ничего не осталось. Когда я проходил вдоль центрального нефа, за моей спиной с грохотом рухнул на булыжники водосток. На углу Крестового переулка стоял, прислонившись к стене, какой-то оборванец.
33
Полемическое сочинение швейцарского писателя Вальтера Мушга (1898–1965).
34
Барельефная композиция, созданная мастером Эрхардом Кюнгом в XV–XVI вв., состоящая из 47 больших и 170 меньших скульптурных изображений.
– Нравится жизнью рисковать? – ухмыльнулся он.
Я спросил, кто уничтожил «Страшный суд».
– Я, – ответил оборванец. – Ни к чему нам «Страшный суд», теперь-то.
Служба солдатских попечителей находилась рядом с городской ратушей, в здании церкви, которую я вроде бы помнил. Внутри вдоль стен лежали матрасы, на них сложенные шерстяные одеяла. Вокруг каменной купели стояли три стула, а на самой купели – тарелка с куском торта. Я заметил остатки росписи, но такой облезлой, что и не угадаешь, что было изображено. В церкви ни души. Некоторое время я прохаживался туда и сюда. Никто не появился. Я открыл дверь, боковую, неподалеку от купели. Вошел в ризницу. За столом сидела толстая старуха в никелированных очках, ела торт. На мой вопрос, здесь ли находится служба солдатского попечения, старуха, смачно чавкая, объявила:
– Солдатское попечение – это я. – И, проглотив кусок, спросила: – А ты кто?
Я назвал свой псевдоним – «Рюкхарт».
Толстуха наморщила лоб, что-то соображая:
– У папаши моего была книжка какого-то Рюкарта. Ага, «Брамс многомудрый».
– «Мудрость брахманов», автор Фридрих Рюккерт, – поправил я.
– Может, и так. – Толстуха отрезала себе
– Где найти коменданта города?
Прожевав, она ответила:
– Армия капитулировала. Нет больше никаких комендантов. А есть Администрация.
Вот так я впервые о ней услышал.
– Это вы о ком? – поинтересовался я.
Толстуха облизала пальцы.
– О ком – «о ком»?
– Об Администрации.
– Администрация – это Администрация, – отрезала толстуха.
Я все смотрел, как она уплетает морковный торт. Потом спросил, много ли солдат находится на ее попечении.
– Один, слепак.
Я насторожился:
– А зовут как? Бюрки?
Старуха все жевала и жевала. Наконец прожевала и ответила:
– Штауфер. Слепака звать Штауфер. Прежде-то много солдат у меня было. Да все перемерли. Все были слепаки. Ты тоже, хочешь, живи тут. Ты ведь тоже солдатом был, а то не пришел бы сюда.
– Я уже нашел жилье.
– Дело твое. – Она затолкала в рот последний еще остававшийся кусок торта. – Мы тут едим два раза: ровно в двенадцать и вечером ровно в восемь. Морковный торт едим.
Я вышел из ризницы. Возле купели сидел старик. Я сел напротив.
– Я слепой, – сообщил он.
– Как же это тебя?
– Я молнию видел, – ответил он. – Другие тоже молнию видели. Все они умерли. – Он отодвинул от себя тарелку. – Терпеть не могу морковный торт. Он только этой старухе по вкусу.
– Ты Штауфер? – спросил я.
– Нет. Хадорн. Хадорн моя фамилия. Штауфер умер. А ты Рюгер?
– Нет. Моя фамилия Рюкхарт.
– Жаль. Был бы ты Рюгер, передал бы тебе кое-что.
– Что?
– Кое-что. От Штауфера.
– Он же мертвец.
– Он тоже получил это от мертвеца.
– От какого еще мертвеца?
– От Цаугга.
– Не знаю такого.
– Цаугг тоже получил это от мертвеца.
Я почесал в затылке.
– От Бюрки?
Слепой задумался, потом не слишком уверенно ответил:
– Нет. Того звали Бургер.
Я не отступался:
– Может, его все-таки звали Бюрки?
Слепец опять надолго задумался и наконец сказал:
– У меня плохая память на имена.
– Послушай, – сказал я, – моя фамилия на самом деле Рюгер.
– Значит, и у тебя память дырявая. Ты же сам сказал, ты не Рюгер. Да мне-то какая разница, как тебя зовут. – И он что-то пододвинул ко мне, накрыв ладонью. Ключ, принадлежавший Бюрки.
Я спросил:
– Администрация это кто?
– Эдингер.
– Кто такой этот Эдингер?
– Не знаю.
Я встал, сунул ключ в карман и сказал:
– Я ухожу.
– А я остаюсь, – ответил слепой. – Все одно скоро умру.
Мясницкий переулок лежал в развалинах, Часовая башня рухнула. Когда я добрался до здания правительства, была уже ночь, но светлая, как при полнолунии. Обе статуи у главного входа лишились голов. Купол обвалился, подняться по главной лестнице можно было не без риска для жизни, а вот зал заседаний Большой палаты, как ни странно, не пострадал, там даже уцелела отвратительная гигантская фреска. Но исчезли все депутатские скамьи. Вместо них стояли изодранные диваны, а на них сидели женщины в изодранных, как эти диваны, шелковых халатах, некоторые с голой грудью, все это в мутном свете нескольких керосиновых ламп. Ложи для публики были задернуты занавесями. Ораторская трибуна была в целости и сохранности. На председательском месте сидела женщина, круглолицая, с твердым взглядом, в офицерской форме Армии спасения. Пахло луком. Я нерешительно остановился в дверях.