Лабух
Шрифт:
Он встал, осторожно ступая, чтобы не разбудить постояльцев, прошел на кухню, закурил и долго смотрел в окно. Что можно увидеть из полуподвала? Небо, да верхние этажи соседних домов. Это если смотреть вдаль и вверх. А если нет, то чьи-нибудь ноги, и больше ничего. Человек, стало быть, стоит ногами на земле, но лицо его обращено к небу. Интересно, кто это сказал? Кто-то ведь сказал, и другим человекам понравилось, и они принялись повторять это на разные лады. Только ведь, на самом деле, люди редко обращают свое лицо к небу. Если все время глазеть в пространство, то недолго споткнуться и упасть. Лабух почувствовал, что действительно хочет спать. Он выключил кухонный плафон, прошел в комнату и тихонько лег. Теперь он изо всех сил старался думать о медленном полете на дирижабле,
Но вместо уютного салона, облицованного деревянными панелями, почему-то возникло и сомкнулось вокруг Лабуха тесное, обшитое грязно-белым антирадиационным подбоем заброневое пространство танковой башни. Слева, по ту сторону пушечного казенника, на месте наводчика скрючился Мышонок, а где-то внизу и впереди, отгороженный от них конвейером со снарядами, в отсеке механика-водителя обретался Чапа. Лабух посмотрел в глазок командирского прицела и увидел простирающееся до горизонта холмистое пространство Ржавых Земель.
«Как это нас угораздило? — подумал он, — надо же, Ржавые Земли! А куда подевался настоящий экипаж?»
И понял, что настоящий экипаж:, и подполковник Буслаев, и башнер, и механик, все они спят, может быть, в этих вот, перемешанных с железом и человеческим прахом, песках. За спиной ровно рычал танковый дизель, на приборах горели огоньки, пахло краской, разогретым смазочным маслом, и еще чем-то техническим и военным. Как ни странно, было уютно, словно Лабух со товарищи полжизни провел в танке.
Зачем мы здесь? И как нам отсюда выбираться?
Но выбираться, похоже, было поздно, потому что в зеленоватом поле зрения прицела прямо из песка стали подниматься смутные фигуры клятых ветеранов. Они выстраивались ровными дугами, и было неясно, куда обращены их лица, да и были ли у них лица? Лабух вдруг понял, что клятые медленно и согласованно двигаются, образуя огромную спираль, центром которой являлся танк, что сейчас спираль начнет сжиматься, и клятые похоронят их в себе. Внезапно, перекрывая звук дизеля, грянул марш, и движения клятых потеряли целеустремленность. Над Ржавыми Землями, на холме, где вчера родилась железная тварь, раскорячившись стоял дед Федя и что есть мочи наяривал на баяне что-то героическое. Клятые опять зашевелились. В их движении угадывалась новая спираль, центром которой на этот раз был дед со своим баяном. Лабух стащил с головы танковый шлем и наконец расслышал, что же такое играет дед. Дед играл старинный спиричуэл, играл в хорошем маршевом темпе, умело подвякивая синкопированными аккордами. И еще дед пел. Голос у него оказался на удивление мощный, настоящий «черный голос» с хорошо выраженными блюзовыми интонациями. Негритянская музыка в исполнении деда Феди неожиданно приобрела истинно казацкую удаль и размах. Это, конечно, стоило послушать! Казалось, на пыльных холмах Ржавых Земель возникли чернолицые и белозубые красные конники в пыльных островерхих шлемах, с боевыми банджо наперевес. Их кони выделывали совершенно неприличные для порядочной верховой лошади штуки, что почему-то абсолютно никого не смущало. Ни клятых, ни Лабуха, и уж, конечно, ни самого исполнителя.
Когда святые в рай идут,Когда святые в рай идут,Хочу, о Боже, быть я с ними,Когда святые в рай идут!— Боже праведный! — понял Лабух. — Да это же негритянский похоронный марш! Он же их отпевает. Ай да дед! Мог бы выбрать что-нибудь попристойнее, ну да ладно, ему слышнее.
А над мертвыми холмами весело гремело:
Они идут, они поют,ОниМежду тем клятые, двигаясь по виткам спирали, неумолимо приближались к баянисту, все это было похоже на очередь за водкой, были такие в далеком Лабуховом детстве. И когда кто-то из клятых оказывался лицом к лицу с дедом, в небо уносился язык бледного пламени. Тело клятого пылью осыпалось к ногам музыканта, холм рос и рос, возносясь над Ржавыми Землями, словно огромный курган. Да это и был курган. Наконец Ржавые Земли опустели, дед прекратил играть, забросил баян за спину и, увязая в прахе и песке, спустился с высоченного холма к танку. Лабух повернул тугую рукоятку люка и выбрался на свет Божий.
— Ну что, молодежь, струхнули? Эх вы, думать надо! Они же неупокоенные, а вы их танком! А я — молодец! — подбоченился дед. — Экий я, право, молодец!
Лабух, Мышонок и Чапа стояли на холмистой песчаной равнине рядом с целым и невредимым танком. Дед весело посмотрел на них, потом скомандовал:
— Ну, чего встали, пошли!
— А может, мы, того... поедем? — неуверенно спросил Чапа, махнув рукой в сторону танка. — Как-никак, средство передвижения.
— Нельзя, — сурово ответил дед, — нельзя железом по праху, не полагается. Так что давайте-ка, ребятки, ножками, нечего лениться.
И они, осторожно ступая по песку, пошли за дедом к узенькой щербатой полоске города, видневшейся на горизонте. Ходьба успокаивала, и Лабух почувствовал, что начинает дремать на ходу. Город медленно приближался, всплывая над Ржавыми Землями, черно-белый, как выгоревшая старинная фотография. То тут, то там на песке виднелись неглубокие круглые ямки с осыпавшимися краями, от которых к кургану тянулись невнятные следы клятых. Потом стали попадаться участки твердой высохшей глины, и идти стало легче. Наконец они благополучно миновали обрывки спиралей Бруно, потом какие-то заброшенные проходные, вышли к маленькому запущенному скверику на окраине Старого Города и, не сговариваясь, повалились на зеленую траву.
«Ну все, теперь, наконец, можно всласть выспаться», — подумал Лабух и проснулся.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Глава 11. Проснуться с дождем
Остро пахло мокрыми листьями, деревянной лодкой и травой, запах смешивался с застоявшимся табачным духом, насквозь пропитавшим Лабухово жилище, и эта странная смесь двух видов горечи вызывала ностальгию. За окошком шел дождь.
Лабух босиком прошлепал к двери и слегка приоткрыл ее. И сразу комната наполнилась плеском, капаньем и прочими тихими голосами летнего утреннего дождя. Сколько же песен сложено про дождь, сколько музыки нашуршали-назвенели маленькие зеркальные земляничины, падающие с неба? Там, высоко в небесах, клубится земляничная поляна, и созревшие капли в срок осыпаются за землю. А еще у дождя есть сердце, потому что существует такая песня «Сердце дождя», в дождь можно прыгать, и дождь некому остановить. Была когда-то такая группа — «Дождливые короли», а может, их название переводилось как «Королевский дождь». Красивые времена, красивые названия. И музыку хотелось играть красивую...
Дождь — это сон неба, как и сны, дожди бывают страшными, похожими на тихо кричащий десант с нераскрывшимися парашютами, неистовыми, как средневековая сабельная сеча, осторожно-брезгливыми, как кошачья поступь по мокрой дорожке, гипнотически вкрадчивыми... Дождь есть любовь, сказал когда-то один стареющий хиппи и, может быть, не соврал...
Хорошо, что сегодня с утра идет дождь. А еще хорошо, что сегодня не надо никуда идти, не надо ни с кем драться, Не надо никому играть, а можно просто сидеть и слушать небо. И тихонько подыгрывать дождю.