Ладонью солнце не закрыть. Рассказы о служении в миру отца Иоанна (Крестьянкина)
Шрифт:
Окормляя приход Троицкой церкви игумен Досифей и отец Иоанн не забывали и про тех, кто не имел возможности ходить в храм. И шли священники в отдаленные деревни и села, где церкви были порушены. Служили молебны, панихиды, исповедовали и причащали малыми дарами, утешали и ободряли тех, кто не в силах был дойти до Троицкого храма. Впоследствии отец Иоанн рассказывал, как однажды приехал в одно очень далекое село, где священника не было 30 лет и смутился. Селяне в этот день не вышли на работу, были празднично одеты, а ведь шла летняя страда, то есть напряженная работа по заготовке сена. «Ну, не миновать мне беды – продумал батюшка, – приедет заберут меня в милицию и посадят!» Но по милости Божией тогда все обошлось.
За неустанные труды на ниве Божией, за
– Как я вам рад, чадца мои! – сказал он. – Вот спасибо, что вы пришли ко мне! Может потрапезуем вместе? Вы чего-нибудь принесли с собой?
Прихожане опешили, ведь в трапезной стоял большой стол, на котором в честь Пасхи стояли разные угощения. Батюшку спросили, зачем нужно что-то еще, если на столе все есть?
Тогда отец Иоанн и говорит:
– А у меня нет благословения отца Дорофея брать что-либо с этого стола. Он неожиданно в Рязань уехал и ничего мне не сказал…
Вообще жизнь игумена Дорофея и отца Иоанна походила на скитскую, а службы на монастырские. Именно в то время в душе отца Иоанна окрепло всегда бывшее у него желание стать монахом. Но для начала он пожелал посоветоваться со старцем тогда еще открытой Глинской пустыни иеросхимонахом Серафимом (Романцовым). Игумен Дорофей благословил его на поездку к нему.
Старец Серафим, проживший 12 лет аскетом-отшельником в горах Киргизии и уже 10 лет бывший духовником братии Глинской пустыни, после первой же встречи признал в отце Иоанне Крестьянкине своего духовного сына и стал его наставником. Окрыленным вернулся отец Иоанн в Ясаково. Но здесь его ждало искушение. Некоторые духовные чада отца Иоанна, приезжавшие к нему в Ясаково из Москвы, вдруг оказались чем-то недовольны игуменом Досифеем. До того недовольны, что тайно от отца Иоанна написали рязанскому владыке архиепископу Николаю (Чуфаровскому) жалобу на настоятеля ясаковского Троицкого храма. Владыка Николай вызвал отца Дорофея для объяснения. Вернувшись из Рязани отец Досифей стал горько упрекать ничего не понимающего отца Иоанна.
Когда же выяснилось, в чем дело, отец Иоанн был потрясен, а отец Дорофей наказал ему, чтобы он запретил своим духовным чадам приезжать в Ясаково. Батюшка исполнил послушание, данное ему настоятелем Троицкого храма.
Отсылая провинившихся с прихода и на полгода отлучая их от общения с собой, отец Иоанн с горечью сказал:
– Я два года любовью и заботой согревал отца Дорофея, а вы по неразумию и своеволию разрушили то, что мне удалось достичь большим душевным трудом…
И все-таки отношения между ними восстановились. Христианское смирение и понимание что это был искус, победили вспыхнувший у игумена Досифея гнев. Их примирению способствовал и отец Виктор Шиповальников, навещавший своего друга отца Иоанна в Ясаково. Сблизился отец Виктор и с игуменом Досифеем. Они оба были фронтовики и порой рассказывали свои истории из военной жизни. Супруга отца Виктора матушка Мария говорила, что он часто вспоминал Божью помощь, которая на него снизошла во время войны. Вот что с ее слов рассказывал отец Виктор: «В 1941 году наша дивизия оказалась в окружении под Одессой. Многих, в том числе и меня немцы взяли в плен. Я стал лихорадочно думать, как бы совершить побег. И вот, когда нас под конвоем проводили по Одессе мимо кладбищенской церкви, я увидел большую канаву. «Всё равно, где умирать, – подумал я тогда, здесь в канаве или же в плену». «Господи помоги» сказал я тогда про себя, перекрестился и прыгнул в канаву. Конвой быль плотный и, казалось бы, этот прыжок не мог быть незамеченным. Но Господь уберег меня от неминуемой
Со своей стороны, игумен Досифей рассказывал историю о том, как держал на руках смертельно раненого друга. И тот, умирая, попросил его взять на воспитание его сына. И отец Досифей выполнил эту просьбу. После войны он с сыном своего погибшего друга жил в Прибалтике, где восстанавливал храм. За это его арестовали и посадили в тюрьму.
А отец Иоанн не воевал. Из-за плохого зрения он не был призван в армию, но также, как и его друзья-сомолитвенники побывал в заключении. Все они порой вспоминали о перенесенных в тюрьме тяготах. Отец Виктор, вспоминая о своих мытарствах, рассказывал, как следователь, добиваясь его признания о сотрудничестве с иностранными спецслужбами бил его кочергой по затылку и таскал за длинные волосы из угла в угол… Но, хотя от отца Виктора так и не добились признания в шпионаже его осудили на пять лет лагерей как «социально опасного элемента». Этапом отправили в Воркуту, на реку Печору.
Отец Иоанн Крестьянкин не раз вспоминал о пытках на допросах, о том, как следователь переломал ему все пальцы. А звали следователя также, как отца Иоанна – Иван Михайлович. На допросы он, как правило, вызывал по ночам. Накануне кормили только селедкой, пить не давали. И вот ночью Иван Михайлович наливает себе воду из графина в стакан, а несчастный священник, проведший без сна несколько суток и ослепляемый светом лампы в комнате следователя, томится страшной жаждой и выслушивает вопросы следователя. «Расскажи нам все – и ты будешь освобожден от мучений» – таков был смысл проводимых допросов. Но рассказывать было нечего. Отец Иоанн не признавал себя виновным ни в чем.
Следствие по его делу длилось полгода. Полгода пыток и допросов. А впереди обозначилась новая ступень испытаний – лагерь строгого режима. Там, находясь в сложнейших условиях, батюшка не потерял теплоту любви, простоту и благоволение, которые он проявлял ко всем заключенным. В его беседах всегда чувствовалось внимание и участие к человеку, отеческое отношение, а иногда и наставление, скрашенное мягким юмором. За такие его качества даже воры в законе и тюремная шпана относилась к нему сочувственно и называли его с уважительно «Батя».
Один из солагерников, Владимир Кабо вспоминал, каким был в те годы отец Иоанн: «Я помню, как он шёл своей лёгкой стремительной походкой – не шёл, а летел – по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной чёрной куртке, застёгнутой на все пуговицы. У него были длинные чёрные волосы – заключённых стригли наголо, но администрация разрешила ему их оставить, – была борода, и в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Его бледное тонкое лицо было устремлено куда-то вперёд и вверх. Особенно поразили меня его сверкающие глаза – глаза пророка. Но когда он говорил с вами, его глаза, всё его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором. Он любил шутку, и в его манерах было что-то от старого русского интеллигента».
Вспоминая о годах заключения, отец Иоанн говорил о том, как горячо он тогда молился. По его словам, молитве лучше всего учит суровая жизнь. Истинная молитва была у него именно в заключении, потому, что каждый день он находился на краю гибели. «Повторить во дни благоденствия такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенной там, сохраняется на всю жизнь. А как часто душа без слов молилась Богу!» – говорил отец Иоанн.
В разговорах о своем тюремном прошлом игумен Дорофей и отец Иоанн Крестьянкин помирились и сдружились. Однако над их головами сгустилась туча. Уполномоченный, узнав о произведенном настоятелем ремонте Троицкого храма и об оживлении приходской жизни разгневался и вывел отца Дорофея из штата епархии с «волчьим билетом», отобрав регистрацию. А это означало запрещение его в служении.