Ладушкин и Кронос

Ягупова Светлана Владимировна

– Да-да, конечно, - прошептал Дубров, ужасаясь тому, что разговаривает как бы сам с собой.

– Ну вот и отлично, - обрадовался прадед.
– Верю, что ты не из робкого десятка. У нас в роду знаешь какие лихие парни! И в тебе должна течь кровь отчаянных ребят. Впрочем, ты можешь познакомиться с ними. То есть со своим прошлым. Даю на размышление полчаса. Если очень уж сдрейфил, то распрощаемся.

Тут поднялся возмущенный гвалт - никто не хотел уходить в небытие. Но прадед быстро навел порядок, и все успокоились, выжидая, что решит

Дубров. А он, ощутив в себе множество жизней, вдруг проникся небывалой ответственностью. Жутковатый восторг поднимался со дна души. До сих-пор знал прошлое лишь по книгам, и вот, оказалось, носит его в себе...

Он лежал в оцепенении, язык прилип к гортани, мышцы окаменели. Из этого состояния вывел голос Никифора, обычный, человеческий, отнюдь не загробный:

– Ну, так что? Эх, поглядеть бы, как мир изменился!

– Все-таки, что со мной?
– пробормотал Дубров.

– Ущипни себя, что ли, - недовольно сказал прадед, угадав его мысли. А ты, оказывается, трус.

Это задело и встряхнуло.

– Так что я должен делать?
– как можно спокойней спросил Дубров.

– Ничего особенного. Мы через тебя, твоими глазами смотреть будем. Только показывай, настроившись на нас.

"Глаза... атропин...
– сумбурно мелькнуло в голове.
– Может, именно атропин пробудил память предков? Господи, чушь какая!"

Он встал, быстро оделся и помчался в клинику.

– Не хочешь, как хочешь, - вздохнул в нем прадед.

Окулист тут же повел Дуброва к психотерапевту. Тот нашел у него редкий случай атропинового психоза, прописал кучу таблеток и запретил закапывать атропин.

По пути домой Дубров рассуждал: проще всего напичкать себя таблетками. А что, как и впрямь говорили предки?

От этой мысли вспотели ладони. В конце концов все в его руках: хочет глотает транквилизаторы, хочет - капает атропин. Первое менее интересно.

Придя домой, он закапал глаза и сел в кресло, готовясь к встрече. В этот раз вовсе не испугался, когда минут через десять услышал радостный возглас прадеда:

– Я знал, что ты не забудешь о нас! Спасибо, дружище. А теперь от тебя требуется лишь одно: смотри вокруг так, будто все видишь впервые. Я в последний раз глянул на белый свет в двадцатом, на Сиваше, когда упал мой конь в озеро и придавил меня, раненного насмерть.

Тут опять все разом заговорили, припоминая, кто, когда, при каких обстоятельствах распрощался с жизнью.

– Сколько вас тут?
– поинтересовался Дубров.

– Да прилично, - ответил прадед Никифор, взявший на себя роль парламентера. И по-командирски прикрикнул: - А ну, помолчите! Ишь, раздухарились. Дайте с человеком поговорить.
– И опять Дуброву: - Кого тут только не увидишь: предки с незапамятных времен. Кое-кто и не совсем по-русски разговаривает. Оно ведь, знаешь, Русь много кровей смешала в себе. Наверное, и сейчас братается со всеми? А некоторые лепечут что-то и вовсе древнее, первобытное. Я тут буду придерживать

их, наводить порядок, чтобы не очень досаждали тебе, а ты все-таки покажи, как жизнь свою устроил.

– Да что тут показывать, - смутился Дубров.
– Живем ничего, нормально, вот уже больше сорока лет без войны.
– Хотел было сказать о комете, но раздумал: к чему тревожить предков?
– Живем в целом неплохо. Детей рожаем, фильмы-спектакли смотрим, строим города и прокладываем дороги сквозь горы и тайгу, радуемся и печалимся. Но бывает, конечно, всякое: кто в космос летит, кто водку глушит.

– В космос?

– Ну да, в небо. Зато ни перед кем не гнем спины, даже перед начальством.

– Это хорошо, - похвалил прадед.

– Чего там, - нахмурился Дубров.
– Неполадок всяких и безобразий еще многовато - не из бронзы ведь, живые, грешные.

– А ты что, один живешь?

– Вовсе нет. Жена, дочь.

– Это хорошо, что не порешил с нашим родом. Ну, а теперь кое-кто поведает тебе случаи из своей жизни. Лады?

И Алексей Дубров шагнул по лестнице времен в прошлое, где оказался не зрителем, а участником событий, перевоплощаясь то в одного предка, то в другого.

Первая ступень спустила его на сорок пять лет назад, в довоенное село. Часы на серванте отмерили всего десять минут, а он прожил дедом Матвеем десять дней и хорошо прочувствовал его крепкую крестьянскую закваску, сноровку и горячую натуру. По утрам в конторе собирался люд, и он, как полководец, давал каждому задание, а потом садился на коня и выезжал в поле посмотреть, как работает новая, только что пригнанная с завода, еще не обкатанная техника. "Что, Матвей, будет война?" - интересовались бабы.
– "Может, и будет, - говорил он, - а пока работать на мир надо".

И было ему хорошо от высокого чистого неба над головой, солнца, жарко льющегося на хлеба, тишины над селом. Чуял - скоро порушится это спокойствие, грянет гром и все пойдет наперекосяк. Точнее, не чуял, а знал свою судьбу, уже сидел под сердцем тот осколок, который навечно закроет глаза ему. И присутствовал в нем Алексей Дубров, его внук, все десять дней он четко ощущал его близость. Когда рядом никого не было, тихо обращался к нему: "Вот, дружок, как живем-работаем. Знаешь, какой двигатель всему этому? Вера в лучшую жизнь. Ради этой веры себя не жалеем, не бережем".

"Нам бы вашу одержимость, - подумал Дубров.
– Нам хорошую жизнь подавай сегодня, а не через сто лет". Однако деду ничего не сказал.

– То ли сон, то ли явь, - пробормотал он, очнувшись после жаркой жатвы.

– Ну что, есть силенки и желание путешествовать дальше?
– спросил парламентер от предков Никифор.

– Да-да, конечно!
– с готовностью воскликнул Дубров.

– Тогда все же перебросся парой слов с отцом и бабушкой.

Бабушка сказала ему:

– Так и знала, что не дашь мне надолго покоя.
– И тоненько засмеялась.