Лагерь живых
Шрифт:
— А что, очень даже разумно, — неожиданно вставляет Саша.
Девушка смотрит на него уничижительным горящим взором.
— А бегут они оттуда?
— Нет… Наоборот, туда желающие ехать есть… Не понимаю… Добровольно…
Взгляд у пигалицы теряет накал, тухнет. Прямо как у Терминатора под прессом.
Интересно, она действительно такая идеалистка или просто дура, понабравшаяся либеральных бредней? Я всякий раз теряюсь, когда приходится общаться с такими людьми. Особенно когда они оказываются совершенно искренними в своих убеждениях. У меня после общения с наркоманами сложилось
Нет такого преступления, на которое ради дозы не согласится нарк. Чем-то они сродни зомби на улицах, точно так же нет у них родственных чувств, дружеских привязанностей — только Доза. Немудрено, что они в «Райскую мечту» сбегутся сами, как узнают о халявности мероприятия. Лишь бы дури хватило.
— А откуда наркоту взяли?
— Люди в черном, наркополицейские, откуда-то добыли.
— Гм… И не продавать взялись, а отдали так?
— За продажу наркоты расстрел. Мир сошел с ума! Ведь только-только приблизились к цивилизованному обществу, смертную казнь отменили — и все прахом, опять в средневековье!
В бронетранспортере я еду впервые. Очень странное ощущение — как в детстве, когда меня посадили на циркового коня и прокатили немного. Словно сидишь на диване, а он плавно и мерно, чуть-чуть убаюкивающе покачиваясь, побежал куда-то.
На первый взгляд в салоне до черта всякого лишнего. Разумеется, я понимаю, что все, что размещено на крашенных белой эмалью стенках, жизненно необходимо, вот только мне все эти ящички, приборы и прочее, в виде шлангов, проводов и проводочков непонятны. За рулем Вовка, на командирском сиденье Саша, а за ними в жестком стульчике, висящем на кронштейне из башенки, Серега. Я вообще-то считал, что стрелок находится в башенке сам, а оказывается, хватает места только для пулеметов, а сам стрелок сидит ниже своих «дудок», практически под ними…
Вместо меня снимает придорожные мотивы теперь профессиональный оператор, не упустивший возможности кольнуть: «Для непрофессионала снято сносно…» мои записи. Мне вроде как делать нечего, разве что приглядывать за пигалицей, тем более она признала во мне «единственного интеллигентного человека». Расчет на то, что можно будет разместиться комфортно, не оправдался — и у журналюг багажа оказалось что-то многовато, да и Николаич набил кучу ящиков, ящичков и тюков. Точно так же набит бычок, да и в головном УАЗе навалено много всего разного.
Восьмилапый «Найденыш», как торжественно окрестили новоприобретенный бронетранспортер, разбив о его броню бутылку портвешка, на удивление мягок на ходу. В отличие от нас, сидящих на диванах для десанта, те, кому видна дорога, явно не собираются дремать. Серега то и дело вращает рукоятки наводки и катает себя, как на карусели, вправо-влево. Вовка что-то бухтит под нос,
— Слушайте! — раздается с другого диванчика страдальческий голос бесцветной звезды журналистики. — Ну невозможно же это нюхать! Я хочу пересесть в бобик, в грузовик — тут же ехать невозможно!
— Почему?
— Вы что, сами ничего не чувствуете? — возмущается звезда.
— Земляникой пахнет, — уверенно отвечает Надя.
— Скорее елками, — со своей сидушки отзывается Серега.
— Слабый аромат дыни! — заявляю я.
— Вообще-то тут действительно пахнет плохо, — заявляет пигалица, — но я считала, что так пахнет везде в армии. Портянки, да?
Нет, это не портянки. Даже после мытья в салоне БТР густо воняет смертью — протухшей кровью, разорванными внутренностями, рвотой, мертвечиной — и в придачу «жившей» тут морфиней…
Вовка на эту тему совершенно не рефлексует.
— Чем еще должно вонять в морге с сортиром? БТР так и пахнет, что удивительного-то? Потерпите, не графья, не в театре…
— Но тут же и другие люди поедут.
— Это кто? Доктор? Серега? Опер? Так они и не такое нюхали.
— Надя, чучело ты! И журналисты еще…
Вовка всегда выбирал самые простые решения. В этот раз он себе не изменил.
Когда-то давно вез он сильно перебравшего приятеля, и тот ему в машине наблевал.
После уборки запах не изменился. Вова опрыскал все спреем «Хвойный лес». Стало пахнуть облеванными елочками. Тогда — будучи упрямым в достижении результатов — Вовка добавил еще пару дезодорантов и спреев. И вонью вонь попрал. По его словам, в сравнении с химическим фоном запах рвоты стал пустяком…
Тут же для журналистов он расстарался вовсю. Даже Николаич имел непривычно растерянный вид, когда вылез из БТР.
— Ты ж небось половину бытовой химии, что я тут добыл, на это дело угробил?
— Да ты че, Николаич! Всего три баллончика!
— Что-то густо уж очень сильно… Не нюхал, как пахнет американская «бомба-вонючка», но думаю, что вряд ли америкосам удалось тебя переплюнуть…
— Выветрится. Сейчас постоит с открытыми люками — проветрится.
Но ничего из проветривания не вышло. Единственное, что помогало нам перенести страшную вонизму, — муки журналистов. Они так физически страдали, что это выглядело уже веселым розыгрышем, тем более что, не сговариваясь, мы делали вид, что вообще не понимаем, о каком запахе идет речь. Я успел узнать, что звезда, который сейчас находился в шоке, был достаточно известен как знаток быдла, и многие его статейки были именно об этом.
— Эй, писатель! Если соберешься тут блевать — предупреждай! Наблюешь в салоне — набью харю! — не оборачиваясь, заявляет хамским толстым голосом водила. Звучит весомо и убедительно.
— Он что, серьезно? — испуганно шепчет мне в ухо пигалица.
— Абсолютно. Он невежественный и невоспитанный человек. Мы его и сами опасаемся. Страшный негодяй, все время кого-нибудь бьет! Даже ногами! — так же шепотом отвечаю я.
Пигалица бледнеет так заметно, насколько это возможно в полумраке БТР.