Лагерь живых
Шрифт:
— Да. Своим сообщи. Ну, нашим в смысле.
— Ага.
Бойко развернувшись на левой гусенице, отчего нас сложило в кучу, «маталыга» прет обратно. Раненые ругаются, пытаясь донести до водителя массу интересной информации о нем и его манере езды. По-моему, настроение у них падает — вот уже совсем близенько было оказаться в безопасности, ан приходится возвращаться куда не надо.
Сунутый в угол тимуровский автомат во время боевого разворота вываливается и больно стукает стволом по колену лопоухого курсанта. Естественно, тот интересуется — откуда тут ствол. Вкратце объясняю.
— Да, тут только
— Это как?
— А был такой передовик производства — Ипатьев. Сталин часто рекомендовал использовать его метод для улучшения показателей.
— И какой это метод?
— Ипать, ипать и еще раз ипать!
— А что, хороший метод. А то разборзелись салабоны, края не видят, застариковали!
— Ну да, в общем.
Тут лопоухий снимает крышку затворной коробки и ахает как-то по-женски удивленно.
— Не, вы гляньте — этот чудель только сверху смазку обтер, а внутри все как было, так и осталось в консервации. Как он стрелять собирался?
К моему несказанному удивлению, вместо того чтоб вытереть замасленную руку об штаны, паренек достает из кармана носовой платок и старательно обтирает пальцы. Потом брезгливо ставит оружие обратно в угол.
— Пяхота!
Прибытие оказывается настолько долгожданным, что нас тут же встречают букетом матюков — какого лилового мы так долго ехали?
Водитель и старший за словом в карман не лезут — лай стоит добротный. Мы с Надеждой тут же оказываемся утянутыми от машины — по пути видим, что тут что-то произошло, причем нехорошее — достаточно благодушный раньше народ словно ощетинился, оружие под рукой держит, все какие-то нервные.
Уже знакомый санинструктор корячится в небольшой комнатенке, где на полу лежит и сидит с десяток окровавленных человек — один свернувшись клубком в углу и рядом с ним автоматчик, остальные — наособицу. Ничего не понимаю — одеты они все в одинаковый камуфляж. Да и повязки синие вижу. Разве что кажется, у того, одиночки, вроде как повязка какая-то пыльная. Санинструктор мельком кидает — этого потом. Если время останется.
Работы оказывается неожиданно много. Настоящий, без дураков, огнестрел, причем не только пулевые ранения, но и осколочные. За окном странное сочетание звуков — очень знакомое. Тяжелая техника сочетает в себе несочетаемое — например, ревущий за окном танк к басовому низкому гулу двигателя приплетает чистые высокие звуки лязгающих траков, и странно это слышать в комплекте — по уму кажется, что не может быть такого звонкого мелодичного звука от бронечудища. Чего там танк возится, непонятно — санинструктор не успевает толком ничего сказать, как какой-то капитан бегом уводит его, несмотря на наши возражения. Попытка забрать и нас для чего-то спешного — проваливается, капитан посылается в лес и поля. Это его страшно бесит, но Надежда заявляет, что она вольнонаемная, а я, на голубом глазу, ставлю его в известность, что сам офицер того же ранга.
Работаем, лихорадочно спеша — раненые, как на грех, все тяжелые, не безнадежные.
Восемь человек. Два жгута. Двенадцать перевязок. Кровопотеря здоровенная. Везти их надо быстро. А еще этот странный парень в углу с часовым. Но сопровождающий с «маталыгой» должен быть и охрану снимать
Одним махом расходуем половину припасов, а лягушки с кровозаменителем уходят все. Этих надо эвакуировать как можно быстрее. Вызываю нашу «маталыгу» — и начинается пересадка. В итоге тягач забит битком, и на броне еще сидят наши знакомые — те, с переломами, ради которых мы изначально сюда и прикатили. Они очень недовольны изменениями. Надежда затыкает их фонтан неудовольствия тем, что садится с ними, успев сказать мне перед отъездом:
— Будете оказывать помощь тому, который в углу лежит, сначала проверьте его на наличие оружия, щиколотки, карманы, рукава. И хорошо проверьте.
— Вы что-то о нем знаете?
— Его охраняют. Потому лучше сразу относитесь к нему как к враждебному и опасному, целее будете. Может, его и обыскали, а может, и нет.
— Хорошо, посмотрю! Удачи!
— Мы за вами заедем!
Лежащий в углу — невысокий, худощавый мужик. Молодой. Ранения в грудь — замотан поверх одежды на скорую руку.
Как-то так получается, что к словам медсестры стоит прислушаться. За последнее время она уже доказала, что не бросает их на ветер. Осматривая раненого, лишний раз убеждаюсь, что она знает, о чем говорит, — на щиколотке находится злобного вида небольшой нож с черным лезвием, а под мышкой странный пистолетик белого металла — я такой ни разу не видал. Несмотря на смешные размеры — как ПСМ [61] , который мне доводилось держать в руках, — этот явно под девять мм. В магазине пять знакомых кургузых патрончиков. Нож просит себе караульный, прикрывавший меня стволом, отдаю ему, потому как прикрывал грамотно и, случись что — не влепил бы очередь мне в спину. Себе прибираю пистолетик — патрон ходовой. Да и размер приятный.
61
ПСМ — пистолет самозарядный малогабаритный калибра 5,45 мм.
Найденный в кармане брелок с автомобильными ключами оружием не является, но прибираю его совершенно автоматически, как незабвенный Шура Балаганов.
Раненый и впрямь оказывается враждебным. Немного по-другому — я не успеваю толком оказать ему помощь, а он уже помирает. Не могу сказать, что реанимационное пособие я оказал полностью. Нет, конечно. Да и две дыры в грудной клетке как-то не воодушевляли. Отходим с караульным — он страхует. А я второй раз за день делаю «тап, тап» при первых признаках обращения.
— Кто это был?
— Член его знает, урода.
Удивляюсь такому.
— Так он не из ваших?
— Куда там. Дивер, сволочь.
— Да что тут у вас случилось-то?
— Это пусть начальство рассказывает. Я не в курсах.
— Зря я тебе нож дал.
— Да я действительно не в курсах.
Ладно, тут делать уже нечего. Выхожу на улицу и иду глянуть, что там танк вытворяет. Зрелище странное — из-под груды строительного мусора, видимо, обломков нехилого совсем недавно домика торчит орудийный ствол. Понятно, что танк въехал в дом, и его там привалило. Второй такой же металлический агрегат старается выволочь из руин незадачливого собрата.