Лакомый кусочек
Шрифт:
— Но ты сама всегда говорила, — сказала я Эйнсли, — что диплом еще ничего не значит.
— Конечно, диплом сам по себе ничего не значит, — подтвердила она. — Диплом важен как символ. Клара должна взять себя в руки.
Когда мы пришли домой, я вспомнила о Лене и решила, что еще не поздно ему позвонить. Он был дома, и, обменявшись с ним обычными приветствиями, я сказала, что хотела бы повидать его.
— Прекрасно, — сказал он. — Когда и где? Придумай место попрохладнее. Я совсем забыл, что у нас тут летом такая жарища.
— Ну, так нечего было возвращаться, — сказала я,
— Спокойнее было уехать, — сказал он чуть самодовольно. — Им дай только палец, и они откусят тебе руку. — У него появился британский акцент. — Кстати, Клара мне сказала, что у тебя новая соседка.
— Она не в твоем вкусе, — сказала я.
Эйнсли была в гостинной и сидела на диване спиной ко мне.
— Ты хочешь сказать, слишком стара, старше тебя? — с усмешкой спросил Лен. Мой преклонный возраст всегда служил пищей для его острот.
Я засмеялась.
— Ну, скажем, завтра вечером, — предложила я. Мне вдруг пришло в голову, что Лен сумеет отвлечь Питера от мрачных мыслей. — Около половины девятого у входа в Парк-Плаза. Я тебя познакомлю с моим другом.
— А, — сказал Лен, — мне про него Клара говорила. Надеюсь, это не всерьез?
— Нет, нет, вовсе нет, — сказала я, чтобы его успокоить.
Когда я повесила трубку, Эйнсли спросила:
— Это тот самый Лен Слэнк?
Я кивнула.
— Каков он из себя? — спросила она небрежно. Не ответить было невозможно.
— Да так, вполне обыкновенный, — сказала я. — Не думаю, чтобы он тебе понравился. Блондин, кудрявый, в очках. А что?
— Просто так, — она встала с дивана, пошла на кухню и крикнула оттуда: — Хочешь выпить?
— Нет, спасибо, — сказала я. — Принеси мне лучше стакан воды.
Я перешла в гостиную и села у окна на сквозняке. Эйнсли принесла для себя виски со льдом, а для меня стакан воды. Подав мне воду, она села на пол.
— Мэриан, — сказала она, — я хочу тебе что-то сказать.
Голос у нее был такой серьезный, что я забеспокоилась.
— Что случилось?
— Я завожу ребенка, — тихо сказала она.
Я хлебнула воды. Трудно было поверить, чтобы Эйнсли могла так просчитаться.
— Не верю, — сказала я, — на тебя это не похоже.
— Уж не думаешь ли ты, что я просчиталась? — засмеялась Эйнсли. — Нет, я еще только собираюсь забеременеть.
Мне стало легче, но я плохо понимала, о чем она говорит.
— Ты выходишь замуж? — сказала я, вспомнив о бедняге Тригере и безуспешно пытаясь прикинуть, кого из холостых мужчин Эйнсли имеет в виду. Сколько я ее знала, она всегда была принципиально против брака.
— Я так и думала, что ты сразу заговоришь о муже, — сказала она с насмешкой и не без презрения. — Нет, замуж я не собираюсь. Большинство детей только страдает от избытка родителей. Или ты считаешь, что обстановка такого дома, как у Клары и Джо, благоприятна для ребенка? Попытайся представить, какое у них должно сложиться представление об отце и матери. Кларины детки уже сейчас закомплексованы свыше головы, и виноват больше всего отец.
— Джо — замечательный отец! — воскликнула я. — Он все для нее делает. Да как бы Клара справилась без него?
— В
— Но у Элен зубы, — возразила я. — Большинство матерей перестают кормить, когда у ребенка появляются зубы.
— Вздор! — мрачно отрезала Эйнсли. — Я уверена, что Джо ее заставил. В Южной Америке кормят грудью гораздо дольше. А мужчины Северной Америки терпеть не могут, когда у матери и ребенка складываются естественные отношения. Мужчинам кажется, что они не нужны. Рожок — совсем другое дело. Джо может не хуже матери кормить ребенка из рожка. Если предоставить матери возможность руководствоваться природными инстинктами, она всегда будет стараться как можно дольше кормить грудью. Я, во всяком случае, постараюсь.
Чувствуя, что наш разговор уходит в сторону — мы начали с чисто практического плана, а теперь обсуждали теорию — я попыталась вернуться к личным вопросам.
— Ведь ты же ничего не знаешь о детях, Эйнсли! Ты их даже не любишь. Я сама слышала, как ты говорила, что от детей только грязь и шум.
— Мне не нравятся чужие дети, — сказала Эйнсли. — Свои — совсем другое дело.
Я не нашла, что возразить, и растерялась: я, собственно, даже не понимала, почему мне так не нравится ее идея. Самое неприятное заключалось в том, что Эйнсли была способна действительно осуществить свою затею. Уж если ей чего-нибудь захочется, она приложит массу усилий и своего добьется. Хотя цели, которые она перед собой ставит, на мой взгляд, часто бывают совершенно бессмысленны, как, например, сейчас. Я решила обсудить этот вопрос с чисто практической стороны.
— Ну ладно, — сказала я. — Допустим. Но для чего тебе ребенок? Что ты будешь с ним делать?
Она посмотрела на меня с отвращением.
— У каждой женщины должен быть хотя бы один ребенок, — сказала она тоном диктора радиорекламы, утверждающего, что каждая женщина должна иметь хотя бы один электрический фен. — Это еще важнее, чем секс. Это реализация женского начала.
Эйнсли любит популярные антропологические труды о первобытных цивилизациях: среди ношеной одежды, затопившей ее комнату, утонула не одна такая книжка. В ее колледже читали обязательные лекции на подобные темы.
— Но почему именно сейчас? — сказала я, пытаясь найти хоть какие-нибудь аргументы против ее затеи. — А как же твоя работа в картинной галерее? Ты же хотела познакомиться с художниками? — Я словно протягивала ослу морковку.
Эйнсли сверкнула глазами.
— Почему ребенок должен помешать работе в картинной галерее? Ты всегда рассуждаешь так, словно надо на каждом шагу делать выбор — или одно, или другое! В жизни надо стремиться к полноте. А что касается того, почему именно сейчас… Видишь ли, я давно уже об этом думаю. Тебе разве не хочется иметь цель в жизни? И разве не лучше рожать детей, пока мы молодые? Пока мы еще способны получать от них удовольствие? Кроме того, доказано, что дети растут более здоровыми, если матери рожают их в возрасте от двадцати до тридцати лет.