Лакуна
Шрифт:
Газеты тут же подсуетились и опубликовали свою версию. Взяли интервью у Толедано и Сикейроса, который теперь с ним заодно; правда, оба знают о том, что же на самом деле произошло, еще меньше, чем куры Льва. Но охотно выступили с комментариями: дескать, Троцкий при поддержке нефтяных магнатов и ФБР планировал заговор против народа.
Алехандро поднаторел в английском, но общается по-прежнему с трудом. Робость душит его, точно тесный ворот сорочки. Но, как младенец из утробы, он пытается вырваться на свет божий, влиться в клан мужчин. Когда рядом другие охранники, он вместе со всеми мочится с крыши, клянется в верности Четвертому интернационалу, а также Христу, особенно в Рождество и другие церковные праздники.
Лев просит Лоренцо и остальных быть снисходительнее:
Февраль для Льва — самый тяжелый месяц. Слишком много смертей запятнали его стены. Иногда Лев погружается в воспоминания, беседует с милыми призраками всех, кого знал, — первой жены, друзей, сыновей и дочерей, товарищей и соратников. Всех уничтожил Сталин, причем большинство лишь затем, чтобы насолить Льву. Лев с Натальей открыто обсуждают, куда ей податься, если он станет следующим в череде жертв. Джо и Реба клянутся, что без труда увезут ее в Нью-Йорк. Ван, разумеется, уже там. «Захватите и меня с собой, чтобы похоронить в Америке, — просит Лев. — Соединенные Штаты с радостью примут мой труп».
До чего же масштабное полотно выткал Лев за шестьдесят лет жизни, встреч душ и тел, бесчисленных рукопожатий и публичных клятв; теперь же ему взамен остался лишь этот дом. И, когда Льва не станет, только несколько человек смогут по памяти рассказать о нем. Малая толика против груды газетных небылиц о «негодяе в наших рядах». Что найдут читатели в библиотеке, если даже попытаются доискаться истины? Едва ли стоит рассчитывать на правдивые воспоминания. Как и на будущее.
Сегодня Троцкий попросил перепечатать написанное от руки письмо, явно не предназначенное для посторонних глаз; это было нечто вроде завещания, распоряжения на случай смерти. Озаглавлено лаконично: «27 февраля 1940 года».
«Сорок три года своей интеллектуальной жизни я был революционером; сорок два из них сражался под знаменем марксизма. Если бы мне пришлось начинать все сначала, разумеется, я бы постарался исправить кое-какие ошибки, но в целом прожил бы жизнь точно так же. Я умру пролетарским революционером. Моя вера в коммунистическое будущее человечество сегодня крепче, чем в дни юности.
Только что со двора вернулась Наталья и открыла в моей комнате окно, чтобы проветрить. Я вижу широкую полосу зеленой травы вдоль забора, светло-голубое небо и солнце, заливающее все своим светом. Жизнь прекрасна. Пусть будущие поколения очистят ее от всякого зла, угнетения и насилия и в полной мере насладятся ею». Сегодня Наталья объявила, что пора бы и «прогуляться». Так они со Львом называют вылазки на природу, долгие поездки в пустыню, где он сможет в свое удовольствие побродить по заросшим кактусами оврагам, а Наталья тем временем расстелет в грейпфрутовой роще плед для пикника. «Ему нужно выбраться из этого гроба», — заметила она за завтраком, хотя всякий раз, как Лев покидает крепость, Наталья от волнения не находит себе места. Но она знает его слабости. С каждым месяцем, проведенным вдали от Фриды, Наталья все более выходит из ее тени и становится личностью, женой. Синий дом ее угнетал. А может, был лишь испытанием, которое выпало им со Львом.
Слова, обретшие в этом доме смысл, — прощение и доверие.
Наталья как комиссар пикника командовала кухонными войсками, собиравшими провизию, а комитет рулевых, разложив на столе в столовой карты, проводил рекогносцировку местности. Безопаснее выбирать безлюдные дороги. Решено было ехать в Куэрнаваку, чтобы по пути взглянуть на вулканы Попокатепетль и Истаксиуатль. Шутили, что американская фракция повеселит мексиканских товарищей, пытаясь выговорить эти названия.
Позвонили Розмерам, потому что для пикника потребуется два автомобиля: старый «форд», предоставленный в бессрочное пользование Диего, и «бьюик» их приятеля Джексона. Тот готов везти друзей куда угодно по первому требованию; наверно, ему нравится управлять такой огромной машиной. Ребу и Джо, мисс Рид, Лоренцо, еду, вино, пледы и один пулемет отправили на «бьюике» вместе с Розмерами. На переднее сиденье меньшего «форда» втиснулись охранники Алехандро и Мелькиадес; водитель с трудом сдерживал недовольство капризами автомобиля (или тоску по
Лев, как обычно, лежал, пригнувшись, на коленях других на заднем сиденье, пока машина не выбралась с пыльных городских улиц на грязные проселки. Вдоль дороги тянулись широкие невозделанные поля, поросшие колючими кактусами, защищавшими никому не нужную территорию. Ехали на лошадях пастухи в широкополых шляпах, гнавшие коров, чьи большие отвислые уши придавали им безнадежно печальный вид на фоне неприветливых пейзажей. Единственными зелеными пятнами на местности были плантации нопаля да мелькавшие время от времени поля сахарного тростника.
— Вот о чем я подумал, Шеперд, — проговорил Лев после того, как было решено, что возможная опасность миновала и он может выпрямиться, — нам нужно всегда брать с собой второго шофера. — Ты мог бы научить Мелькиадеса водить машину?
— Да, сэр.
Лев имел в виду, на случай если первого шофера пристрелит снайпер. Пассажирам потребуется прикрытие, чтобы бежать. Вот такие ужасы Льву приходится предвидеть и решать каждый день — словно это были счета или поломанная дверная петля.
Дорога тем временем поднималась по склону горы. Холмистые поля бурой травы и дубовые рощи сменились сухими сосновыми лесами. Планировали объехать Куэрнаваку и проселками выбраться к ущелью неподалеку от Амекамеки. Стоял jueves santo, Страстной четверг, и все попадавшиеся по пути деревенские церкви были затянуты в пурпур в знак траура по распятому Христу, который вскоре воскреснет. Алехандро незаметно крестился на каждый храм — наверно, смущался в таком обществе. Еле приметное движение согнутой руки у груди, мельчайший из возможных жестов, который все же не укроется от всевидящего Господня ока.
Иногда на поворотах дороги за соснами открывался захватывающий вид на Попокатепетль и Истаксиуатль, ослепительные снежные вершины вулканов-двойников.
— С ума сойти! — ахал на заднем сиденье Шелдон, который никогда прежде не выезжал за пределы Нью-Йорка; Джейк и Чарли его знали еще по «центральному крылу». Теперь парнишка восхищался всем, что видел, так же пылко, как Алехандро крестился на каждый храм.
— Попо… По… — попытался было выговорить Шелдон, но сдался. Остальные обессилели от смеха.
— Попробуй произнести «Куэрнавака», — предложил Сева, который с тех самых пор, как Розмеры привезли его в Мексику, заговорил по-испански и по-английски так же свободно, как вода течет из крана.
— Корнавака! Спасибо, дружище! Ну и, пожалуй, на сегодня хватит.
Сева очень привязался к Шелдону и всегда его защищает, когда того дразнят охранники. Неудивительно, что Сева ходит за ним хвостом; Шелдон — замечательный товарищ. С готовностью соглашается дежурить в самые трудные смены, не обижается на шутки и никогда не берет второй pan dulce, пока блюдо снова не пустят по кругу. Мексика, первое серьезное путешествие в жизни Шелдона, привела его в восторг. Говорит, что тут шикарно.
— Ацтеки называли город «Куаунауак», — пояснил Лев. — Это значит «возле леса».
И откуда он только это узнал? Лев читает все на свете.
— Но ведь «Куэрнавака» переводится как «коровий рог», да, дедушка? — уточнил Сева. — Зачем же испанцы поменяли название?
Мелькиадес предположил, что это сделали сами ацтеки, чтобы не лопнуть от смеха, слыша, как испанцы пытаются выговорить «Куаунауак».
Наконец добрались до места — тенистой лесной лощины, по которой текла холодная бурная речка для отважных пловцов. Троцкий с внуком отправились пройтись и вернулись с добычей: Лев нес на плече сверток из мешковины величиной с толстое бревно. Внутри оказался его любимый кактус, viejito, «старичок»: его так называют потому, что вместо игл на нем растут длинные белые волоски. Мелькиадес и Лоренцо вдвоем погрузили кактус в багажник «бьюика»; клялись, что сверток весил по меньшей мере килограмм тридцать. Какой там Сталин и высокое давление! Лев еще нас всех переживет.