Лалангамена (сборник)
Шрифт:
С одной стороны, Ревелл не воспринимал ничего, кроме боли и собственных криков. С другой стороны, с какой-то неестественной, кристальной ясностью он отмечал про себя все окружающее: травинки у глаз, неподвижность леса, ветки деревьев далеко наверху. И маленький грузовик, остановившийся на дороге.
Человек, который выскочил из грузовичка и склонился над Ревеллом, был одет в простую одежду фермера. У него было усталое, изборожденное морщинами лицо.
— Что с тобой, приятель?
— А-а-а. — закричал Ревелл.
— Я отвезу тебя к врачу. — Фермер
Легче не стало, но материя заглушила крики. Ревелл еще был в состоянии испытывать благодарность — он стеснялся их.
Он был в сознании и все помнил: поездку в сгущающихся сумерках, врача, короткий разговор между ним и фермером. Потом фермер ушел, а врач вернулся к Ревеллу. Он был молод, бледен и зол.
— Вы из тюрьмы?
Ревелл кричал сквозь материю. Голова судорожно тряслась. Его резали ледяными ножами, терли шею наждаком, в желудке кипела кислота. Суставы словно кто-то выворачивал — так человек за столом отрывает крылышко цыпленка. Кожу содрали, обнаженные нервы кололи иглами и жгли на огне, по натянутым мышцам били молотом, грубые пальцы выдавливали глаза изнутри. И все же гениальная мысль, вложенная в эту боль, не позволяла ему потерять сознание, погрузиться в забытье. Спастись от муки было невозможно.
— Какие звери… — пробормотал врач. — Я попытаюсь извлечь из вас эту коробку… Не знаю, что из этого получится, ее устройство хранится в тайне, но я попытаюсь…
Он ушел и вернулся со шприцем.
— Сейчас вы уснете…
— Его нигде нет.
Уордмен в ярости глядел на врача, но понимал, что тот говорит правду.
— Так. Значит, кто-то его забрал. У него был помощник, который помог ему бежать.
— Никто бы не осмелился, — заметил врач.
— И тем не менее, — сказал Уордмен. — Я извещу полицию.
Через два часа полиция, опросив местных жителей, нашла фермера, подобравшего раненого человека и доставившего его к доктору Аллину в Бунстаун. Полиция была убеждена, что фермер действовал по неведению.
— Но не доктор, — мрачно заявил Уордмен. — Он наверняка сразу же все понял.
— Да, сэр, вероятно.
— И не доложил.
— Нет, сэр.
— Я поеду с вами. Подождите меня.
— Слушаюсь, сэр.
Они приехали без сирены, вошли в операционную и застали доктора Аллина моющим в раковине инструменты.
Аллин окинул их спокойным взглядом и сказал:
— Я вас ждал.
Уордмен указал на человека, лежащего без сознания на столе.
— А вот Ревелл.
— Ревелл? — удивился Аллин. — Поэт?
— А вы не знали? Так почему же вы помогли ему?
Вместо ответа Аллин пристально оглядел его и спросил:
— Вы, очевидно, сам Уордмен?
— Да, это я.
— Тогда, полагаю, это ваше, — сказал Аллин и вложил в руку Уордмена окровавленную черную коробку.
Потолок был пуст и бел. Ревелл писал на нем слова, но боль не проходила. Кто-то вошел в комнату и остановился у постели. Ревелл медленно открыл глаза и увидел Уордмена.
— Как вы себя чувствуете, Ревелл?
— Я
Он посмотрел на потолок, но тот был пуст.
— Однажды вы просили бумагу и карандаш… Мы решили вам их дать.
Ревелл почувствовал внезапную надежду, затем понял.
— А, — произнес он, — а, вот что.
Уордмен нахмурился.
— В чем дело? Я могу дать вам бумагу и карандаш.
— Если пообещаю не бежать.
— Ну так что же? Вам не уйти; пора уже смириться.
— То есть я не могу выиграть. Но я не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваше поле. Мне достаточно ничьей.
— Вы все еще думаете, что это игра… Хотите взглянуть, чего вы добились? — Уордмен открыл дверь, дал знак, и в комнату ввели доктора Аллина. — Вы помните этого человека?
— Да, — сказал Ревелл.
— Через час в нем будет черная коробка. Вы довольны? Вы гордитесь, Ревелл?
— Простите, — взглянув на Аллина, промолвил Ревелл.
Аллин улыбнулся и покачал головой.
— Не надо извиняться. Я тешил себя надеждой, что гласный суд поможет нам избавиться от такого зверства. — Его улыбка потухла. — Увы, гласности не было…
— Вы двое слеплены из одного теста, — с презрением сказал Уордмен. — Эмоции толпы — вот о чем вы только и можете думать. Ревелл — в своих так называемых поэмах, а вы — в своей речи на суде.
— О, вы произнесли речь? — Ревелл улыбнулся. — Жаль, что я ее не слышал.
— Речь получилась не блестящая, — сказал Аллин. — У меня не было времени подготовиться. Я не знал, что процесс будет продолжаться всего один день.
— Ну что ж, достаточно, — оборвал Уордмен. — Вы еще наговоритесь за долгие годы.
У дверей Аллин обернулся:
— Пожалуйста, подождите меня. Операция скоро кончится.
— Пойдете со мной? — спросил Ревелл.
— Ну разумеется, — сказал Аллин.
Боб Шоу
Схватка на рассвете
Какой-то серебристый блеск примерно в миле впереди вывел Грегга из раздумья. Он натянул поводья, остановил лошадь и достал из кармана куртки, лежащей рядом на повозке, маленькую подзорную трубу в кожаном чехле. Грегг выдвинул ее секции и поднес к глазу, сморщившись от тупой боли в суставах. Только-только рассвело, и, несмотря на жару, в руках еще сохранялась ночная окоченелость.
Почва уже начала раскаляться, приводя нижние слои воздуха в колышущееся движение, и подзорная труба показала расплывчатую мерцающую фигуру молодой женщины, возможно мексиканки, в серебристом платье. Грегг опустил трубу, отер пот со лба и попытался осмыслить увиденное. Одетая подобным образом женщина будет редким зрелищем где угодно, даже в самых роскошных сапунах Сакраменто. Но увидеть ее на тропе, в трех милях к северу от Коппер-Кросс — к такому событию Грегг был совершенно не подготовлен. Другой любопытный факт заключался в том, что пять минут назад, глядя с гребня горы, он готов был поклясться, что впереди никого нет.