Ландскрона (сборник современной драматургии)
Шрифт:
МАРИЯ. Ты, Иуда, сегодня особенно полон боли.
ИУДА. О нет, драгоценная Мария, сегодня я вполне безмятежен, я скуп и равнодушен, одною только фальшивой мимикой своей выдаю свой потаенный синдром бодрости.
ИОАНН. Иуда появился, и память понемногу стала возвращаться. Слова еще нет, но оно уже состоялось. Иуда есть наказание наше, мы заслужили это наказание.
ИУДА. Я пыль вашего ветра, я сахар ваших плодов.
ИОАНН. Из вечно средних веков мы незаметно шагнули к исходу времени, к самому его исходу.
ИУДА. Я стражник ваших болезней и благоденствий.
ИОАНН. Философия более не добавляет блеска
ИУДА. Дерьмо чистой воды.
ИОАНН. Когда возвращаешься против своей воли, вера не помогает, но только мешает тебе.
ИУДА. Вера - машина безвременья, связывающая нынешнее с несуществующим.
ИОАНН. Иуда - тень мира, крах его закоулков.
ПЕТР. Костер наш погас. Скоро и угли его остынут.
МАРИЯ. Ночь на исходе.
ПЕТР. Новый день несет новый ужас. Новые обманутые ожидания.
ИУДА. Аминь.
МАРИЯ. Ни от чего так не устаешь, как от надежды.
ИУДА. Я же предупреждал.
Иуда резко отходит в сторону и отворачивается. Стоит с закрытыми глазами и временами раскачивается на прямых ногах.
ПЕТР (как будто он разговаривает сам с собой). Что нужно было взять? Кружку, ложку, нож, фонарик, веревку, стельки... У меня болят ноги.
МАРИЯ. Одеяло из верблюжьей шерсти.
ПЕТР. Я взял.
МАРИЯ. Иоанн, конечно, возьмет с собой много папирусов.
ИОАНН. Этому еще не пришло время.
МАРИЯ. Или уже прошло.
ИОАНН. Это неважно.
ИУДА (запальчиво, к концу фразы устало и безразлично). Пускай я принес с собой новую версию нашего существования, которая вам представляется сомнительной. Но и от нее вам не отмыться до конца дней ваших.
ИОАНН. О чем ты говорила, Мария?
МАРИЯ. Я не помню.
ИОАНН. Память возвращается и опять уходит.
МАРИЯ. Иуда - катализатор заката.
ИОАНН. Не нужно о нем говорить.
МАРИЯ. Ты прав.
ПЕТР. Все равно он есть и будет с нами всегда.
ИУДА (как будто он разговаривает сам с собой). Вот что-то всплывает во мне, едва осознанное, полустершееся, как будто со следами подчисток. Как будто скребли изнутри мой усталый мозг, чтобы там поверх прежнего записать что-то столь же бесплодное и бессмысленное. "Иуда, Иуда, - слышу я голос одной хромой девочки из моего перезрелого селения, - отчего ты не хочешь пить, как велит тебе мать, козье молоко?" Я, стриженый мальчишка, смотрю на эту девочку с презрением. "Не думай, - говорю, - будто ты можешь меня учить", - и бью ее по руке. Меня принуждают эту девчонку считать своей сестрой, хотя она мне вовсе не сестра, я знаю это точно. Это все штучки моей матери, у которой много детей от разных кавалеров. Уже так все перепуталось, что никто и не знает, от кого он, когда и зачем был рожден. Шлюхи вообще источники всяческих недоразумений. Селение наше потом еще будет разрушено, когда сикарии спровоцируют гнев Рима. Его никогда уже не будет ни на одной карте. Там и теперь только змеи живут в развалинах, да скорпионы прячутся от палящего солнца.
ПЕТР. Мне нравилось, Мария, когда ты клала свою руку поверх моей руки. Всего только прикасалась рукой.
МАРИЯ. Я знаю. Ты хорошо выспался днем?
ПЕТР. Не помню.
ИУДА. Я принес вам в дар свою изощренную безыскусность, я бросил ее к вашим ногам, а вы отворачиваетесь. Иуда - сообщник космоса. Иуда - гордость гор и горизонтов. Иуда - скромность травы.
ПЕТР. Весной,
ИУДА. Ты знаешь, Петр, я вчера покончил с собой.
ПЕТР. Да?
ИУДА. Да.
ПЕТР. Когда это было?
ИУДА. Не помню. Возможно, в прошлом году.
МАРИЯ. Как ты это сделал?
ИУДА. Разбил голову о камень.
МАРИЯ. А где рана?
ИУДА. Видимо, затянулась.
ИОАНН. Полностью затянулась? Сама собой?
ИУДА. Возможно, какой-то след и остался.
ИОАНН. Я ничего не вижу.
ИУДА. Ты смотришь в другую сторону.
ИОАНН. Я не люблю этих кровавых историй.
ИУДА. Я тоже.
ПЕТР. Почему ты это сделал?
ИУДА. Наверное, мне было невмоготу. Возможно, мне хотелось лопнуть, как мыльному пузырю.
ПЕТР. Удалось?
ИУДА. Не могу сказать, что удалось вполне.
ПЕТР. Попробуй еще раз.
ИУДА. И тебе нисколько не будет меня жаль? Ты, Петр, как бутерброд. Где снизу лежит рыхлый Симон, а сверху намазан Иуда. Душистый, изощренный Иуда.
МАРИЯ. Вечно ты, Иуда, умудряешься сварганить что-то этакое...
ИОАНН (как будто сам с собой). Рекомендательные мои письма в Александрии никого не удивили, ни один из книжников не принимал меня всерьез. Навьюченный своими свитками, я скитался тогда по университетским центрам Малой Азии. Особенно я гордился трактатом "Эмоции как метафоры степеней самодовлеющей божественности", хотя тот был написан мной еще в шестнадцать лет. Завороженный механизмами мистики в старинных святых текстах, я до одури просиживал над ветхими папирусами. Я мечтал стать вровень с ученейшими мужами эпохи, но мои полезные знакомства вскоре меня разочаровывали. Присутствие оставляет след. Отсутствие оставляет след. След есть наш смысл и единственно возможное бессмертие. Искусство, возможно, есть предмет общественной гигиены, его же полагают уловом честолюбия личности.
ИУДА. Знаешь, Петр, иду я сегодня по городу и вижу надпись: "Место безверия. Торговля разрешена". Бедный Иуда тоже хотел бы, чтобы сознание теряли от его виртуозности, чтобы плоти толп содрогались восторгом. Что такое сделалось с нашим отечеством, чтоб ему сдохнуть?!
ИОАНН. Мир обанкротился, и теперь только одни священные сарказмы есть средства осуществления свободы в условиях тотальной боли.
ПЕТР. Возможно, мне нужно искать себе еще более скромный удел. Каким-нибудь бедным строителем должен был быть я. Бродячим учителем или сельским жонглером.
ИУДА. Жизнь и смысл, жизнь и смысл без передышки. Этого ты хотел, Петр? Этого ты добивался, Иоанн?
МАРИЯ. Твой тайм-аут исчерпан, Иуда. Время уходить.
ПЕТР. Время уходить нам всем.
ИУДА. В повадках моих торжество утверждения, вы же смотрели на меня так, как будто я украл ваше фамильное серебро. _ Петр встает, отряхивает с одежды крошки и пыль. Нерешительно топчется на месте. _ ПЕТР. Ночь прошла. Тяжесть осталась.
ИУДА. Ты, Петр, смирился с автоматизмом неосознанности твоего обихода. Меня же влекут великие проблески моего своеволия.