Лапти
Шрифт:
— Хотя бы так.
Лобачев потер переносицу, из-под руки мельком оглянулся на Трофима, который чему-то улыбался, потом, хлопнув ладонь о ладонь, предложил:
— А хошь, я тебя сам отвезу, а?.. Хошь парой? А телега у меня на железном ходу, на рессорах. Бубенчики подвяжу. Кричать буду: «Алексей в город едет! Отойди, не мешай!» Ну, готово дело? Завтра утром чуть свет… ну?
Алексей тихо заметил:
— Как тебе захотелось отвезти-то меня.
— А чего канителиться? Чего, говорю, канителиться тебе тут?
— Подожди немного, Семен Максимыч. Вот
— И живи… Ну, живи… Мути людей… мути!..
Отойдя к дороге и услышав вслед смех Алексея, прокричал:
— Землю отбить ты, Алеша, того… умом не вышел!
Алексей тоже поднялся и пошел на огород в штаб-погребицу. Возле нее прислоненные стояли снопы душистой поскони для просушки, сухие снопы лежали на скошенном жнивье костра [2] . По коноплям и огородам из края в край шумно носились жуки, неумолчно стрекотали кузнечики.
2
Костер — кормовая трава.
Лежал долго, но спать не хотелось. Сильно ломило поясницу. Будто по ней или телегой проехало, или он поднял непомерно тяжелую кладь. Тревожила и пугала его далеко где-то воющая собака, раздражал неумолчный плач ребенка у соседа, и страшной казалась эта упирающаяся в тучу колокольня.
«Пойти разве? Что со мной, лихорадка?»
Вышел на дорогу и направился вдоль улицы. На него, не отходя от своих изб, лениво брехали собаки, а навстречу, непрерывно стуча колотушкой, шел ночной сторож. Заметив Алексея, остановился.
— Кто?
— Свой.
Подошел ближе, пошарил в карманах и сокрушенно вздохнул:
— Курить хоцца, а курить нету.
— Хошь папироску?
Подумал и решительно махнул рукой:
— Давай. Все равно сойдет.
Алексей дал папироску, зажег спичку и осветил рябоватое молодое лицо сторожа. Тот жадно вдохнул дым, долго держал его в себе, потом, улыбаясь и тонкой струйкой цедя дым, определил:
— Папироска — это вроде легкого вина. Дорого, а толку мало. Махорка — это самогонка. Дешево, а берет сердито… Что спать-то не ложишься?
— Не спится.
— В городу избалован. Небось там ночью не спят, а день весь дрыхнут.
— Да, да, — усмехнулся Алексей.
— А у нас солнце на бок — мы на бок.
И неожиданно так дробно застучал, что Алексей вздрогнул, а соседские собаки тревожно завыли.
С крыльца одной избы, к которой подходил теперь Алексей, в белом подрубашечнике и черной юбке сошла женщина. Она торопливо направилась в мазанку. Алексей прибавил шагу и, не зная зачем, громко кашлянул. Женщина остановилась. Алексей тоже остановился. Так они постояли некоторое время молча. И вот Алексей заметил, что женщина шагнула к дороге и пристально, не сводя глаз, всматривалась. Затем торопливо, совсем забыв, в каком она виде, шагнула за мазанку и удивленно окликнула:
— Алеша!
Крадучись,
— Я!
Дарья совсем вышла на дорогу, насмешливо спросила:
— Ты что же ходишь, как лунатик? Да и ночь-то без луны. Аль чего ищешь?
— Тебя, — не задумываясь, ответил Алексей.
Только тут спохватилась и стыдливо замялась:
— Эх, какая я…
Хотела бежать, но Алексей поймал ее за руку.
— А ну тебя, что ты! — рванулась Дарья.
Отбежала от Алексея, постояла, потом спокойно произнесла:
— Ты чуток погодь. Я оденусь…
Алексей оглянулся на избы. Показалось ему, что у всех вдруг зажглись огни, все открыли окна, высунулись и, показывая на Алексея, смеются. Закурил папиросу, но тут же смял ее в пальцах, не чувствуя ожога.
Вышла Дарья с другой стороны мазанки. Поправляя на ходу кофту, она оглянулась на свою избу и, как бы оправдываясь проговорила:
— Я ведь спать шла.
— Ничего, — ответил ей Алексей.
— В сенях я легла, да мухи не дают.
— Ничего, — повторил еще и взял ее ладонь в свою руку.
— Мы куда? — спросила Дарья, когда уже подошли к церкви.
— Так… пройдемся, — неопределенно ответил Алексей.
На голове ее кружалом повязан платок. Чуть виднелись концы узла. Вся ее статная фигура с упругими, крепкими мускулами все больше раздражала Алексея, заставляя учащенно биться сердце. Он шел и не отдавал отчета, что отвечает и что ему говорит Дарья. Да и она, сначала рассказывавшая, как работали в поле, кто с кем косил, тоже, видя Алексея в таком состоянии, умолкла. Зябкая дрожь его передалась и ей, по она следила за каждым его движением, и когда тот свернул в переулок, круто остановилась.
— Куда?
— Пойдем! — настойчиво проговорил Алексей.
— Я… не пойду. Домой надо.
— Домой? Ты не пойдешь домой.
Тогда вырвала руку, оттолкнула его. Погрозилась пальцем и прошептала:
— Это ты брось…
Стояли друг от друга поодаль. Алексею хотелось крикнуть так громко, чтобы слышали все, но о чем крикнуть, не знал. Повернулся и, не оглядываясь, пошел один. Дарья видела удаляющуюся спину Алексея, равномерную раскачку плеч, и ей стало тоскливо, захотелось вернуть его, походить с ним еще, поговорить, но… боялась этой дрожи, этого страшного трепета жарких рук. И к ужасу заметила, что у самой — от испугу, что ли, — дрожат ноги и необыкновенная тяжесть во всем теле.
— Алеша!
— Ну!
— Ты… уходишь?
— Да! — резко отозвался он.
— Иди, иди… Не спотыкнись.
И обидчиво рассмеялась.
— Хорош! Я прогуляться с ним пошла, а он меня в переулке волкам на съедение оставил.
Помолчав, как-то по-особенному, таинственно окликнула:
— Подь-ка…
Алексей вернулся, взял ее за руку, и она пошла туда, куда ее повел.
… Утром встал поздно. Слегка кружилась голова, тонко ощущался острый и чужой запах пота. На белой наволочке подушки, изогнувшись, лежал тонкий черный волос.