Ларочка
Шрифт:
Он не придет.
Зачем же просил прибраться? Смягчил удар. Бросание провинциалки – вот картина!
Прибираться! Здесь?!
Унылый храм хлама. Непобедимая, изначальная грязь. Здесь никогда не было чисто и светло. Любой предмет, попадая сюда, немного погибает, теряет большую часть цвета и смысла. Люди как будто тратятся невидимой молью, подумирают.
Лариса решила, что ничего она здесь делать не будет. С таким же успехом можно было бы драить двор зубною щеткой.
Лариса резко вскочила на ноги с дивана, который качнулся как лодка бедного быта.
И тут же в призрачной атмосфере мастерской нехорошо
Не поможет!
Сейчас он войдет.
Огромная кисть грюкнула костяшками в дребезжащее стекло.
– Эй, Рыба, принимай гостей!
Гости?! Ларисе не стало легче, просто, значит, предстоит другой вид испытания.
Ввалились втроем. Двое бородатых по краям, а посреди всего лишь усатый. Бородачи, лет по двадцать пять парни, а то и старше, центральный – совсем мальчишка. Если бы Лариса была в этот момент способна к ассоциативному мышлению, она бы про себя обязательно сказала, что один бородач, длинноволосый и буйнобородый, очень похож на Карла Маркса, а второй, с аккуратно подстриженными волосами на голове и лице, на Энгельса. Только зачем они поставили между собою хохляцкого парубка?
– Хозяйка грязной дыры! – закричал Маркс, преодолев секундное смущение и шумно продвигаясь внутрь. – А где Рыба?
Лариса не знала, что он произнес это слово с большой буквы, и осторожно пожала плечами.
– Ты кто?
Она не знала ответа на этот вопрос и опять пожала плечами.
– Тогда помогай! – скаля отличные зубы в глубине волосатой пещеры, кричал Маркс. Энгельс и парубок вели себя скромнее, по ним было видно, что они все же чувствуют себя гостями.
Маркс сразу стал взбираться по лестнице на антресоли. Все пошли за ним. Там не было почти ничего, кроме икон. Самых разных. Очень старые на вид и не очень. Чаще всего обглоданные и замусоленные временем, с окладами и совсем не различимыми ликами. Они стояли, лежали стопками, висели. Рядом висели кадила, лампады, предметы церковного обихода, но все без порядка, как будто тут была разобранная церковь.
На это собрание уныло глядели три укромных окна, еще менее прозрачных, чем те, что на первом этаже.
Бородачи пришли в состояние мгновенной серьезности и перекрестились, ни к какому отдельному предмету специально не относясь своей верой, а уважая все пространство этажа. Лариса не успела смутиться, не успела начать относиться к гостям как к верующим людям, как все переменилось.
– Сидайте! – скомандовал Маркс бодро, бросаясь мощным седалищем на местный диван, явно состоящий в родстве с диваном первого этажа.
Энгельс и хохол стали выставлять на треугольный журнальный столик бутылки из распухшего кейса. Худые, как у стиляги, ножки столика скрипнули, собираясь подломиться, но устояли. Энгельс нащупал под столиком две пивные кружки и завершил сервировку. Маркс зубами сорвал поролоновую пробку, и было понятно, что этими зубами он способен сделать и не такое.
– Пей! – скомандовал
– Зачем? – спросила она строго. Ее неуклюжая попытка сохранить какую-то дистанцию вызвала в зубастом взрыв хохота.
– Пей, надо же познакомиться!
Лариса хотела было сказать, что и без этого пойла готова представиться и объяснить, что она находится тут на основании, близком к законному, но вдруг сама усомнилась в этом. Рауль вырулил отсюда в неизвестном направлении, а без него она тут кто?
Вино оказалось вкусным и быстренько побежало по жилам, выживая холод, образовавшийся в организме. Произошло быстрое и приятное одухотворение. И очень скоро она поняла, что не является таким уж неуместным здесь существом. Маркс не дал рассеяться этому ощущению. Он объявил, что надо выпить еще и поцеловаться.
Держась за остатки своего недоверия, Лариса поинтересовалась, зачем это нужно? Бородач сказал, что это, может быть, ни для чего и не нужно, только без этого никак нельзя. Брудершафт. Ах, если брудершафт… Они сцепились с Марксом локтями, выпили, а потом ее лицо потонуло в бороде пахнущей и портвейном, и тем, что впоследствии принято будет называть дорогим парфюмом. Поцелуй получился сочный, смачный, берущий под свою опеку. Далее бородач начал балагурить, он и до этого не помалкивал, а тут открыл все ворота. И Лариса оказалась в море иронической информации. Они, оказывается, с Энгельсом, который откликался также на имена Кит и Никита, только что вернулись из странствия по «землям русского православия». Почаев, Валаам… Лариса давно уже рассмотрела огромные антикварные кресты в разрезах их потных рубашек, оказывается, они там размещались не только для виду. Ей еще никогда не приходилось в такой близи наблюдать людей религиозных, и она вновь начала робеть. Причем ясно ведь было, что это не какие-нибудь старухи прихожанки, которых она могла прежде наблюдать у скромной белорусской церквушки. Это были церковные богатыри, изведавшие глубины скрытной монастырской жизни. Они так и сыпали именами и терминами, до такой степени густо, что невидимое масло в лампадах начало нагреваться.
До этого разговора религия не занимала в жизни Ларисы никакого места, а теперь заняла. Оказалось, что Маркс и Энгельс не просто катались на катерах и автобусах по шлягерным церковным местам, они «паломничали».
Лариса слушала с интересом, открывая для себя целый новый мир. Как глупо было считать, что все уже в этой жизни известно и понятно и глубины нет никакой нигде. Вот просто постучал человек в окно, и какие распахнулись двери… Туда можно удалиться от прежних несчастий и жить по-новому.
Портвейн вдруг кончился.
Маркс, которого все звали также Пит, вынул из нагрудного кармана черной джинсовой куртки – одет он был очень хорошо, современненько, как будто от Рули, – бумажку в пятьдесят рублей и весело велел друзьям сходить в магазин. Энгельс безропотно согласился. Отношения в их паре отличались от отношений в паре подлинных основателей марксизма. Тут денежным мешком был Маркс. Энгельс взял с собой и парубка, хотя тому явно хотелось остаться и продолжать пожирать глазами Ларису. Странно, но эта совершенно бескровная победа не избавляла ее от ощущения брошенности, слегка занавешенного пленкой алкоголя. Даже наоборот.