Ларочка
Шрифт:
Мальчик выпиливал и клеил, и все сплошь модели советской военной техники. То есть действительно радовал деда. Капитан видел во внуке счастливое совмещение двух основным семейных традиций: художественной и военной. Пусть даже в такой фанерной форме.
Друзья у него были.
Хорошие ребята, кто-то из класса, кто-то из кружка в Доме офицеров. Он дружил с ними, но как-то не полностью, на три четверти. У него был огромный недостаток – его нельзя было ни в каком виде использовать в футбольной команде. Даже в качестве вратаря. Он «стоял» так, что лучше было играть при пустых воротах.
Использовался
Кстати, много болел.
Порода – выносил про себя вердикт капитан, сидя в очередной раз с температурящим в мокрой кровати внуком.
Однажды капитан Конев, зайдя в комнату мальчика, обнаружил, что у него из-под кровати торчит угол какой-то коробки. Вытащил. Оказалось, что это не просто коробка.
Кремлевская стена! Из фанеры.
И уже выпиленные заготовки для башен. И даже покрашенная золотой краской луковка для соборной колокольни.
Не дожидаясь, пока внук явится из школы, капитан позвонил дочери, почти с надрывом объяснил, в чем дело. Мальчик грезит столицей, тем местом, где обретается мать. Вслух не жалуется, а тихо терзает фанеру и прячет тоску под кровать.
Да, я отвратительная мать, признала Лариса. Но неужели непонятно, почему все так происходит?! Может, это жизнь нынешняя настолько отвратительна, что матери вынуждены так относиться к своим детям.
Капитан, в общем и целом, разделял взгляд столичной дочери на ситуацию в стране (на дворе был конец сентября 93-го года, уже назревала беззаконная расправа над парламентом), и он очень ценил, что его Ларочка где-то там, близко к горнилу, знает, чем смазываются рычаги, ворочающие историческим курсом родины. Он извинился, положил трубку и закурил.
Мы все должны ей помогать!
16
Михаил Михайлович опять усидел. И это удалось ему даже проще, чем во времена ГКЧП. С одной стороны, сказался специфический опыт: умение не брякнуть ничего лишнего, не выскочить в первые ряды с ненужным знаменем; с другой – бесповоротно изменилась структура реальности. На поверхности кипела битва прогрессистов и консерваторов, патриотов и западников, но реальные дела делались под поверхностью – ползучий, непрерывный, повсеместный передел государственных имуществ.
Ельцинские танки лупили по вертикально дымящемуся парламенту, операторы CNN снимали это прямой наводкой с соседних крыш, а в кабинете на десятом этаже ЦБПЗ бродили идеи акционирования научно-общественного гиганта.
Лариса сидела в предбаннике шефа, держа в папке на коленях проект устава общественно-политической организации «Братья и сестры». Все то время, пока шла дебильная осада Белого дома, она разрабатывала устав, сплачивала актив. Шансы на успех не взвешивала. Все или ничего. И она не боялась этого «ничего». Она побывала в осажденном здании парламента. Навестила знакомых, прочно засевших там, готовых на все. Она гордилась этими людьми, вдруг из мягкотелых, интеллигентных русских пьяниц и болтунов превратившихся в людей, готовых рискнуть жизнью во имя идеи. Она глотнула тамошней неповторимой атмосферы. Какой-то из порывов ветра истории несомненно залетел туда, это тревожило ее и возбуждало. По-хорошему, надо было бы примкнуть, остаться с единомышленниками, но она сразу поняла, что не в состоянии вынести гигиенический
Но она была готова сразиться на своем привычном участке фронта. Да, она выбрала не лучший момент для своего визита к товарищу шефу. Или, наоборот, лучший! Пиковый! Пусть старый морпех покажет себя, кто он таков на самом деле.
В предбаннике работал телевизор, обычно выключенный: как раз шла трансляция исторического расстрела.
Напротив Ларисы располагались три молодых человека, каждый так же с папкой на коленях. Интересно, думала она неприязненно и подозрительно, в какие политические секты хотят втянуть шефа эти молодчики. Явно не в общество «Память». Впрочем, сползания в эту сторону от товарища Александрова ждать не следовало. Помимо того что трус, он еще и старомодно интеллигентный человек, слишком дорожит тем, что считает своей репутацией. А что такое репутация, как не палка, которую, если нужно, вставляешь в колесо вражеской идеологической телеги?
Кто же такие эти трое?!
Кажется, они не знакомы между собой. Или слишком хорошо знакомы, и между ними заранее все обговорено, и им не нужно перемигиваться. Делают вид, что дымящееся здание российского парламентаризма не имеет к ним никакого отношения.
Волхвы какого-то нового порядка?
Откуда? Из администрации президента? Из префектуры?
Не глядят ни на красивую сердитую женщину, ни на экран. Глаза или полуприкрыты, или направлены в сторону окна.
Уверены, что уже победили?!
Лариса решила, что, если это откровенная демшиза, она встанет грудью.
Что будет делать конкретно?
А черт его знает, закатит истерику, драку, будет кусаться, вопить!
И вообще, почему она здесь сидит, когда там, в самом центре столицы, унижается достоинство ее родины! Белотелый парламент избивается артиллерийскими розгами. В этот момент в ее сознании всплыло самое страшное для нее место в русской литературе: голую капитаншу Миронову тащат по грязи…
Никогда не дававшее себя знать, абсолютно здоровое сердце вдруг стало ворочаться и замирать. Лариса встала; секретарша, испуганная мышка Сашенька, робко подняла на нее глаза.
– Кто там у него?! – спросила Лариса, показывая папкой на дверь кабинета шефа.
Сашенька тоже встала, хотя не смогла бы объяснить, почему это делает. Наверно, от ужаса. Ей было строжайше велено, чтобы никого! Но она понимала, что, если эта страшная женщина рванет в кабинет, ее нельзя будет остановить.
– Что вы говорите? – прошептала секретарша.
Ситуация разрешилась сама собой. Дверь отворилась, и в коридор выглянул Михаил Михайлович. Лицо его, изготовившееся для деловой улыбки, исказилось при виде Ларисы. Он не знал, что сказать.
Три молчаливых гостя в одинаковых костюмах последовательно встали, как делают болельщики на стадионе, когда запускают волну, и, поправляя галстуки, проследовали в кабинет. Даже не глянув на конкурентку.
Лариса развернулась и, тупо вбивая каблуки в пол, двинулась вон из приемной. Такой разворот событий не устраивал Михаила Михайловича. Он хотя и ощущал нечто вроде баба с возу, но не мог, не мог до конца и сразу разорвать с этой… Эта буря чувств выразилась в полувопросе:
– Лариса, куда…