Ласковый дождь

Лэтоу Роберта

– Я хочу еще раз спросить тебя, Мирелла: куда мы отправимся?

Ответом ему стал ее поцелуй.

Глава 2

Какая женщина способна забыть физическое наслаждение, страстную близость, которая коренится в истинной нежности и теплоте, идущих от сердца? Забыть запах обнаженного мужского тела, сплетенного с ее телом, покрывающего ее как вторая кожа? Забыть ощущение напрягшейся плоти, прижимающейся к бедрам? Забыть влажные поцелуи, когда два рта становятся одним целым, а фаллос покоряет влагалище, не оставляя ощущения поражения, а наполняя ее безмерным счастьем, когда она испытывает один оргазм за другим?

Никакая.

Если и можно

что-то забыть, то только не это.

Кончиком языка Пол нежно слизал пену своего семени с губ Миреллы. Он погладил ее по волосам, поцеловал веки, затем приник к ее губам. Он заглянул в ее глубокие фиалковые глаза и почувствовал, что тонет в них. Тогда он сжал в кулаке черные, шелковистые пряди ее волос, потянул их вниз и лег на нее, словно желая спастись и не пойти ко дну.

Он покрывал губы Миреллы страстными поцелуями. Его ласково-жестокие прикосновения порождали острое сексуальное напряжение и заменяли нежность, особенно в те мгновения, когда он посасывал ее соски и осторожно впивался зубами в мягкую плоть ее грудей. Когда она вскрикнула то ли от боли, то ли от невозможности выносить дольше страстное напряжение, он отстранился и прошептал:

– Я люблю тебя. Как бы мне хотелось тебя не любить! – Он медленно заскользил вниз, покрывая поцелуями ее тело, всасывая нежную кожу. Он зажал губами шелковистые темные волосы на ее лобке, а затем зарылся в них лицом, одурманенный пряным ароматом ее влагалища, прекраснее которого он никогда не вдыхал.

Но вот он распрямился и стал действовать рукой, сначала легко, как будто играючи, раздвигая сомкнутые губы и открывая себе доступ к влажным, плотно сжатым розовым лепесткам.

Мирелла чувствовала, что уступает, медленно утопая в блаженстве. Хотя она даже не пошевелилась, ее тело требовало большего. Как будто другие ее губы стали жить собственной жизнью и хотели, чтобы их услышали и поняли.

И вдруг Пол грубо схватил ее за ноги и, подтащив Миреллу к краю постели, вошел в нее с той силой и необузданностью, которая пристала скорее дикому зверю. Их соитие больше напоминало случку животных, не признающих человеческих законов.

Мирелла задыхалась и готова была разрыдаться. Она разрывалась между ощущением полноты, которое создавалось присутствием мужского органа в ее лоне, и тем, что теряла силы, испытывая один оргазм за другим. Пол крепко держал ее за талию и внимательно наблюдал за тем, как она на него реагирует. Приближаясь к оргазму, он не сдержался и, как сексуальный супергерой, воскликнул:

– До самой смерти!

Для Пола секс действительно был сродни смерти, бессмертию, реинкарнации, давая ему возможность возрождаться вновь и вновь. Прижатая к кровати тяжестью его тела, Мирелла думала о том, что для нее все по-другому: она получает всего лишь невероятное физическое наслаждение. Она слышала, как бьется его сердце. Но сердца их бились не в унисон, и вскоре ритм их биения замедлился.

Пол приподнялся на руках и с улыбкой посмотрел на нее. Он поцеловал ее благодарно, но без обычной, идущей от сердца нежности, и лег рядом на живот, отвернувшись от нее. Протянув руку к ночному столику, он достал сигарету из пачки «Кэмела» и прикурил от покрытой эмалью зажигалки фирмы «Данхилл».

Мирелла наблюдала за тем, как над его головой поднимается струйка сизого дыма. Она медленно провела пальцем вдоль его позвоночника. На пояснице ее палец с длинным, покрытым красным лаком ногтем сделал круг и вернулся обратно. Она не удержалась и поцеловала его в это место, после чего снова легла и накрыла их обоих прохладной простыней.

Именно она нарушила тягостное молчание, воцарившееся между ними:

– Иногда ты заставляешь меня чувствовать себя последней шлюхой, Пол. Как сейчас, например. Сначала мне показалось, что мы стали единым целым. А потом ты поцеловал

меня так, что мне было бы приятнее, если бы ты просто пожал мне руку. Почему ты отвернулся от меня? Может быть, ты боишься, что мы с тобой узнаем друг о друге больше, чем нам хотелось бы знать?

Пол не проронил ни слова. Он не повернулся к ней и лишь жадно затягивался сигаретой.

– Ну, наверное, все же не шлюхой, – помолчав, продолжила она. – Скорее, содержанкой, которая не находится на содержании… А ты? Как ты воспринимаешь себя? Моим любовником? Покровителем? Жеребцом? Я не могу больше оставаться в неведении.

Пол продолжал курить в полном молчании. Затем, так и не повернувшись к ней, он спросил:

– Что ты хочешь этим сказать, Мирелла? То, что я не люблю тебя? Ты знаешь, что это не так. Я тоже знаю, что ты меня любишь. Ты считаешь, что нам стоит расстаться? Это глупо. Мы однажды пробовали это сделать, и у нас ничего не вышло. Ты не хочешь делить меня с моей женой и семьей? Так это проявление женского рационализма, который по сути не более, чем ложь. Ведь ты любишь свою независимость, одиночество, когда мы не вместе. Тогда чего же ты хочешь?

– Я сама не знаю.

– Думаю, что знаешь.

Пол глубоко затянулся в последний раз и затушил сигарету. Медленно выдохнув дым, он повернулся к Мирелле и привлек ее к себе. Он ласкал ее грудь, живот, бедра, промежность, влажную от многочисленных оргазмов. Но в глаза он ей так и не посмотрел. Он поднес к ее лицу свою ладонь, хранившую следы их близости, и приложил ее к губам Миреллы.

– Все – иллюзия, кроме того, что можно увидеть, ощутить и потрогать, как вот это, – произнес он, сжимая пальцы в кулак. – Но даже это пропадет, как мираж, если вымыть руку твоим душистым мылом или очистить душу посредством рационального осмысления, к которому ты так привыкла. Не думай о нас, Мирелла, иначе ты потеряешь нас обоих. Ты прекрасная любовница, но при этом одурманенная своей фальшивой верой в то, что любовь должна быть разделенной, что мужчина и женщина должны отдать друг другу души, что истинное чувство может изменить жизнь. Все это иллюзия.

Ты не перестаешь удивлять меня, Мирелла, – продолжал он. – Долгие годы мы счастливы тем, что даем друг другу, а ты хочешь превратить нашу связь в нечто банальное и мещанское, в фикцию.

Пол вдруг почувствовал, что она напряглась и даже похолодела в его объятиях. Он накрыл ее простыней и только тогда взглянул ей в глаза.

Она раздражала его, но вместе с тем поражала в самое сердце своей исключительной сексуальной красотой и проникновенным взглядом фиалковых глаз, которые он называл зеркалом ее неугомонной души. Пол Прескотт любил Миреллу Уингфилд за эти два достоинства, но больше ни за что. Более того, он ненавидел ее за то, что она радостно и охотно отдавала ему эти сокровища, ничего не требуя взамен, и поэтому он ощущал себя пленником, согласившимся принять бесценные дары.

Мирелла вздохнула. Это был тяжелый, сокрушенный вздох смирения и покорности. Она надеялась, что он не станет продолжать. Ей было жаль, что он сказал так много. Но это сожаление не могло сравниться с той болью, которую вызвали пустота его взгляда и холодность его сердца.

Только его руки, прикосновение пальцев, которыми он перебирал ее волосы цвета воронова крыла и дотрагивался до губ, повторяя их чувственный контур, заставляли ее верить в то, что он по-прежнему хочет обладать ею.

Она не могла ни улыбнуться ему, ни рассердиться на него. Она думала только о том, что он единственный мужчина в ее жизни. И тогда она призвала на помощь ту самую «женскую рациональность», которая была так отвратительна Полу, вспомнив, что она свободная женщина и вправе разорвать отношения, если они перестают ее устраивать. Именно так она и поступала на протяжении последних десяти лет.