Латунная луна
Шрифт:
Моя спутница молчала, не всхлипывала, только сказала один раз: «Как же теперь уезжать?»
Между тем, вокруг нас словно бы сгустилась чащоба. Только что мы были в окружении одиночных кустов, голубого в высотах неба, плохонькой под ногами дороги, жуков, угадываемых под шуршащей прошлогодней листвой, но внезапное одиночество, дорожная пауза без распорядительного в сложившейся ситуации шофера, брата покойного, само это одиночество наедине с покойником, скарб которого состоял из казенной простыни и нелепых лиловых ласт, и тишина, и ощущение, что брат заблудится в кавказском этом лесу, а на подходе буйволы и шакалы, туры и волки, и приглядываются с высот орлы и стервятники,
Вдруг, словно бы взмахнул на tutti дирижер чащобы — сразу заложив уши, вовсю грянули цикады. Мы вздрогнули. Она вскочила на ноги. Я тоже.
На дороге, хрустя камешками, появился владелец машины.
Рубашка на нем потемнела, и он, скособочившись от тяжести канистры, нес спасительный бензин.
— Не знаю, сгодится ли. Долил еще солярку из движка. Дали без разговоров. Сказали, что будут звонить от военных в Лазаревское.
Принесенное было залито в бак с того боку, где в окошко автомобильчика виднелся накрытый простыней примолкший пассажир, с которого простыня уже наполовину съехала.
Брат покойного, всхлипнув, уселся за руль, повернул ключ, машина чихнула, засипела, но не завелась.
Он снова повернул ключ — опять чихнула и опять не завелась. Водитель вылез, началась возня с подсосом, вывинчивание и продувание свечей, зачем-то понадобилось качнуть машину, отчего покойник на глазах сдвинулся и наклонился, хорошо что его припирали ласты — на сиденье он не упал, но наклонным остался.
А мы на это глядели, и по-прежнему не верили, что нас такое постигло.
Водитель снова сел на свое место, снова повернул ключ, и машина ожила, то есть оживление ее началось с многообещающего с автомобильной мокротой кашля. «Москвич» дернулся, скрежетнула включаемая передача, водитель, не переставая видно нервничать, быстро включил сцепление, отчего последовали два мелких скачка, которыми был сдвинут и так сбившийся на сторону мертвец, машина явно подалась вперед и слабо поехала.
Однако не тут-то было.
Двигатель закашлялся и заглох.
Как уже было сказано, наш путь все время шел несколько вверх. Отсюда, где мы сейчас находились, было видно, что подъем через метров десять завершится, дорога станет на некотором участке пологой, а дальше начнется спуск.
Было еще несколько попыток завестись, но из этого опять ничего не вышло.
— Ну зачем же я послушался мужиков и подлил в канистру солярки? Ну дурак же! Ну это же… Ну черт возьми… — корил себя совершенно растерянный водитель. — Вон же уже спуск. Знаете что, если мы подналяжем и дотолкаем до него машину, она дальше сама покатится, и, может, на ходу заведется, а если не заведется, то я докачусь по спуску до дома.
Бедняга поглядел на нас умоляюще.
— Надо толкать! — хрипло сказала она.
Самое сложное было не толкать упиравшуюся (да еще на подъеме) машину, самое сложное было при этом видеть за автомобильным стекольцем плечи и голову покойного, аккуратную недешевую (специально для отпуска!) актерскую стрижку, худую шею сорокалетнего лицедея, давно уже используемого на вторых, а то и третьих ролях, который полчаса назад намеревался пляжной удалью и ликованием убедить себя и других, что он еще может, что в нем еще полно сил, а жизнь прекрасна, а бутылка в лукошке — вот она!
Мы налегли сзади, водитель, открыв переднюю дверцу, занялся рулем
Дело в том, что остановка, где претерпевали свое отчаяние мы и машина, пытаясь сдвинуться с места на неведомом нам южном грунте, была обусловлена этим самым грунтом тоже. Мягкий, почти лесной, с кое-где сухими пучками травы, он был состава своеобразного. А галька! А камни! А корни придорожных кустов, каких-то там рододендронов, а может, тамарисков и дикой груши обездвижили колеса «Москвича» то ли неодолимой упругостью, то ли вообще отсутствием какой-либо упругости. То ли наоборот податливостью.
И еще была сухая жара.
По загару моей приятельницы стекал пот, какой угадывался на железнодорожных тетках с мимоезжих дрезин, с которыми мы перекрикивались, когда ехали из Москвы и прохлаждались, сидя в открытом тамбуре вагона. Получалось, что ее нисколько не беспокоит неуместная эта при мужчинах телесная неопрятность безо всяких признаков благоухания и свежести. Перед нашими с ней глазами, которые пот уже залил, за стеклом с каплями на нем опять же пота, кивала в такт нашим усилиям голова покойника, причем кивала неодобрительно, мол, что же вы такие несуразные, что же вы такие беспомощные, у меня в жизни произошли, можно сказать, самые важные события, сыграна самая ответственная роль и, заметьте, мне даже ваш укол, мадам, не помог!
И чтобы этого не видеть, мы склоняли с ней головы и подмечали, как соскакивают с дорожных булыжничков наши стопы в сандалиях, а у нее вдобавок блестела на лодыжке в соседстве яркого маникюра вовсе неуместная для погребальных обстоятельств золотая цепочка над косточкой.
— Попробуйте покрутить рулем вы! — это раздался голос водителя, обратившегося к ней, — а мы с вашим другом приналяжем.
И мы, отчаянно взявшись, приналегли. Колеса выковырнулись из продавленных ямок дороги, захрустели под нашими сандалиями голыши, машина согласилась поехать в гору, а ее макабрический пассажир, преодолев подпорки ластов, повалился набок, причем один подвернувшийся ласт оказался на нем.
Господи Боже мой!
А машина катилась, слегка переваливаясь. Мы с водителем, уперевшись в какие-то фрагменты маленького корпуса, отворотясь от внутримашинного зрелища, увеличивая усилия, тужились, она же, вцепившись в руль, потеряв одну босоножку, бесстрашно ступала босой ногой по терниям и волчцам захолустья.
У машины появилась инерция, мы с водителем это ощущали, и оставалось несколько метров до кажущегося начала спуска, и водитель прохрипел: «сейчас давай сам, а я ее отпихну, впрыгну, и попробую на ходу включить зажигание!»
Он рванулся вперед, оттолкнул ее, при этом она упала на какой-то куст, впрыгнул на сидение и, сунув наскоро ключ, повернул его. Мотор взревел. Однако машина с работающим мотором вдруг встала, словно бы налетев на какое-то препятствие, отчего я по инерции пролетел мимо ее бока, и, наткнувшись на что-то, тоже упал, причем, как потом выяснилось, разбил колено.
Движению помешал толстый корень дерева, горбом выпиравший из земли.
В машине от внезапного тычка произошло невероятное. Непонятно куда исчез труп. Я, когда встал и подошел к заднему стеклу, даже стер с него разводы своего пота, полагая, что из-за них мне не видно машинного нутра.