Латунная луна
Шрифт:
Снимать из-за них приводной ремень оказалось хлопотно. Они, кажется, начинали осознавать врага, а он принялся сковыривать ремень ногтями со шкивов. Ногти ломались, осы набирались ярости, в голове у него вертелось, что за приводной ремень расстреляют, но содрать его надо было во что бы то ни стало. И тут до него дошло, что даже если он сорвет ремень, извлечь его из мотора не выйдет — он все равно будет вокруг какой-нибудь моторной штуковины. Надо бы его разрезать поперек. Но чем? Ногтями не получится. Они все обломаны, а некоторые вывернулись чуть ли не наизнанку.
Надо разогнуть медные скрепы! Быстрей!
Если, конечно, удастся ее поймать.
Она вдали и пасется как паслась.
После бегства от взбешенных ос он отсиживается и тяжело дышит. В руке у него приводной ремень и ясно, что он сможет что-то связать, если только ремень будет разрезан вдоль на несколько полосок, но ни ножа, ни ножниц у него нет. Он настолько сбит с толку, утомлен и растерян, что начинает искать несуществующий ножик или ножницы по карманам. Однако ничего такого в карманах, конечно, нет и быть не может. В карманах старых его еще московских штанов обретается обычная уплотнившая к уголкам карманная пыль, слежавшаяся тонкой полоской карманного войлока.
Он бессмысленно разглядывает ее в вывернутом кармане, и случаю угодно, что там обнаруживается мельчайший угловой фрагментик бритвенного лезвия — это он когда-то зачем-то сунул его в карман — он ведь многое хранил на всякий случай, ибо жил в обстоятельствах, когда все может пригодиться. И пригодилось.
Этой частицей лезвия он начинает разделять на полоски приводной ремень. Из-за своей малости карманная находка входит в вещество приводного ремня совсем на чуть-чуть, но ремень ведь собственноручно изготовлен трактористом из чего-то тоже случайного и податливого, так что если пройти по сделанному надрезу с изнанки и аккуратно с ним совпасть, все получится, но сколько же времени на это уйдет!
Млеют пальцы, держать малюсенький резак и вдобавок нажимать на него, производя при этом все аккуратно ради совпадения с изнаночным надрезом, трудно. Уголочек лезвия выпадает на траву из сведенных пальцев. Разглядеть в траве его невозможно. Но ничего не поделаешь, надо искать. Потом наш старатель отдыхает и, конечно, наблюдает за лошадью. И тут в голову ему приходит, кажется, правдоподобный вариант поимки.
А значит, надо побыстрей закончить разделение тракторного приводного ремня.
«Ты спросил меня юноша, кто я таков!» — на радостях вспоминает он навязчивую строку своего будущего стихотворения.
«Чем живу я и мыслью какой удручен?» — он уже говорит это радостно, причем же тут удручение? Это предчувствие, предвосхищение, потому что стихи эти он закончит года через четыре и вот при каких обстоятельствах…
Она тоже писала стихи. И ее стихи ему очень нравились. Они не были похожи на то, что сочинял он сам, хотя писал он стихи, ничем почти не отличавшиеся от тех,
А она умела долго глядеть в его глаза. И приходилось отвечать ее взгляду, потому что в глазах ее было такое! Такая бездна без дна, такой голубоглазый кроткий, податливый мир! Да нет же! Не мир, а миры были в ее глазах — в родных, ненаглядных, непознаваемых, непонятных и, как оказалось, не понятых.
Она стала его любовью, отнимавшей все мысли и силы. Коснуться ее он робел. Пройтись с ней под руку робел. Прикоснуться губами к ее губам робел. Хотя несколько раз они уже друг друга губами коснулись, при этом она закрывала глаза, а он глаз не закрывал, и видел, как за сомкнувшимися ее веками исчезают один за другим голубоглазые миры, чтобы, когда коснувшиеся ее губ его губы покинут их, глаза эти снова распахнулись словно бы в недоумении, куда это ты подевался? что это было? с кем же это было? как к этому отнестись? как с этим быть, жить, не расставаться, не оставаться друг без друга?..
Увы, ее глаза были им не поняты. Правильней будет сказать словом попроще — недопоняты, потому что вскоре оказалось, что она беременна. Полгода назад на их курсе появился новый студент. Уже мужчина, уже отвоевавший. Прихрамывающий, но это пройдет. Высокий, небрежный, студенткам говоривший грубости, но приохотивший их к своей компании чтением наизусть поэмы Симонова «Пять страниц».
Вот собственно и все причины ее беременности. В ней созревал, менял черты ее прекрасного лица, вызывал тошноту (ее даже вырвало, когда она объясняла, что между ними ничего больше не должно быть и что она выходит замуж) — потомок высокомерного однокурсника, причем она позолотила пилюлю, сказав, что ей приходится выходить замуж.
Замуж она не вышла, а ребеночка, как это случается даже с самыми драгоценными героинями знаменитых книг, родила.
Он переживал страшные минуты, непоправимо портившие его характер. Тогда и пригодилась строчка «Чем живу я и мыслью какой удручен?» Мыслью, что у него больше не будет Людки, он был отныне удручен всегда, и даже тогда, когда по прошествии многих лет они начнут видеться и оказываться в одной постели — на ужасно скрипучем ее диване ничего не получалось, было стыдно от соседей.
Когда ему пришла во время разделения приводного ремня счастливая мысль, все вышесказанное, как мы знаем, еще не произошло, зато были порезаны во многих местах пальцы, он их посасывал и обдумывал, каким образом успешнее всего проделать то, что пришло в голову.
Разрезая ремень и в то же время поглядывая на лошадь, он приметил, что она в какую сторону пасется, туда же и движется. Поэтому охотиться за ней не надо, а следует подождать, когда она сама приблизится. Так, и только так нужно действовать. Вряд ли она настолько хитра, что станет его, стоящего на ее дороге, обходить, но уж ему придется стоять, не шевелясь.