Латунная луна
Шрифт:
С речки дует когда освежающий, когда тепловатый, но всегда миазм.
Поглощенный эталонными толщинами Кубланов — он взял для доводок заводскую продукцию домой — помалкивает.
Государцев же высказываться не останавливается:
— У нас белая мышь гибнет, но вы плевать хотели! Шестьдесят хвостов! Святые угодники!
Затем, уронив руки, говорит стихом:
— Хули нам, малярам,Нету краски — по домам!Про мышей чистая правда. Размножаемые Государцевым для института, они недокормлены,
— Они глазками умоляют. Стойком стоят. Божечка ты мой!
Кубланов по прежнему сосредоточен. Он вглядывается в нониус.
Тут из щелки в земляной завалинке, на которой обое сидят, во множестве побежали мелкие муравьи. Края щелки сразу заобсыпались, а муравьи, выталкивая головами почвенную крошку, струйкой куда-то устремляются.
Государцев примечает, что в главных ногах каждый тащит по белому яйцу — как все равно московская паника не кончилась и муравьи уносят с предприятия рис. А это в солнечный день они проветривают яйца. «Не подкормить ли мышат муравьиным яйцом, — озабочивается Государцев, — чтобы просо совсем полностью не тратить?»
Он пробует изъять у одного мурашки ношу, и тот, засопротивлявшись, в конце концов раздавливается. На втором яйце обеспокоенные сородичи павшего начинают по Кубланову и Государцеву бегать. Получается, что не поговоришь, потому что надо их убивать.
— Кубланыч, у муравея нога — микрон будет? Берешься подтвердить?
Кубланыч глух и нем. Он постигает новую проволочку.
А вокруг — двор. Низкий домишко, в котором оба, как сказано, соседи, располагается позади дома большого. С улицы двор обнесен кованой решеткой царского еще времени. Ни пустить ее в войну на дрова, ни просто по слободской привычке уволочь к себе в сарай ни у кого не вышло. Разгребая неопрятными ногами сор, ходят куры. Они несут яйца тоже. Сейчас, к примеру, душераздирающие вопли оповещают всех во дворе и кто проходят мимо, что из курицы вот-вот довысунется яйцо.
И, значит, у Юливанны будет еда.
Надрывается в родовых муках несушка, закричала недоенная Юливанны коза. Становится жарко. Гудят керогазы, коптят керосинки, и только Государцев, когда варит кашу, накачивает примус. От запрещенного бензина примус уже однажды рванул, правда, крестом заклеенные с войны стекла не вылетели, хотя сколько-то мышей в ужасе поумирали.
Причудливый разум Государцева, невзирая на теперь уже духоту, держит в уме стоящих стойком мышей, дойную козу, молоко, яйца муравьиные, яйца куриные и еще которые чешутся.
Кубланов измеряет проволочки.
— Ты чего внизу не почешешься? — удивляется Государцев — Меряешь и меряешь! Я вот, например, чешу, не откладывая…
А в уме держит: «Что-то чешется муде, не помереть бы, Борьк, тебе…»
Кому «тебе»? Кубланова зовут не «Борьк», а «Сёмк», но дознаться, где околачивается мышление Государцева, невозможно. К тому же Государцев, как сам он говорит, любит «приврать правду»; недавно, например, рассказал поглощенному делом соседу — причем на ухо — секретную тайну: чернобурок, мол, госудурство откармливает курицами, а куриц
То есть круговорот еды в природе.
А Юливанна питается сытно — омлеты козьим молоком запивает. У ней, между прочим, и чернобурка есть…
Сияет на микрометре маленькое солнце. В нониус, или, по-старинному говоря, верньер, из-за ослепительного блика толком не вглядишься.
По булыжному тракту поперек травяной улицы провозит телегу лошадь. Она в шляпке. Потому что солнце уже невыносимое.
Над взошедшим стеночкой молодым луком проплывает внезапный красивый плюмаж. Что такое?! А это прошел кот. Хвост — плюмаж кота! Здорово подмечено!
По жаре — какая куда — в сарафанах на потных с ночи телах отправляются по хозяйству женщины, а мальчишки поднимают беготню в одних трусах. Но это зря. Могут сдернуть. Кто-нибудь подкрадется сзади и сдерет. «Как тебе не стыдно, у тебя всё видно!» — заладят девочки.
Словом, замечательное утро. Лучше не бывает. И завтра бы такое же повторилось. И послезавтра тоже — если бы у Юливанны не пропал петух.
— Петушишку моего не видели? — спрашивает, возникнув перед Государцевым и Кублановым, Юливанна.
«Чужих каких-нибудь куриц использовывает!» — хочет сказать Государцев, но, уважая женский организм Юливанны, говорит не относящееся:
— Сёмк, ты задачки на предположение как?
Огнепламенный петух Юливанны был исключительно сладострастной тварью — беззащитные куры, свои и зазаборные, от него непрестанно беременели, а потом в муках рожали.
Спрашивая, Юливанна словно бы глянула на Государцева.
Между прочим, с ней, опасливо озираясь, он тоже поделился насчет куриц и чернобурок.
Петух пропадает не поймешь куда. Его станут искать целый день и не найдут. При этом может показаться, что дворовые обитатели, одурев от поисков, нет-нет и глянут на Государцева.
Даже Кубланов поглядел, правда, когда ему снова было предложено почесать где говорили.
Государцев, тот, конечно, сразу заподозрил, что его заподозрили. И, хотя был неправ, с горя выпил и божится мышам, что петуха не брал, а они глядят из ненакрытого ящика красными глазками — думают, он проса принес. От бескормицы ихние задние ножки сделались худые, а беленькие мешочки тел сильно одрябли и перестали плавно переходить в розовые, как аскариды первоклассников, хвосты. Неужто же Государцев кормит их глистогонным цитварным семенем? Купил в аптеке у провизора Эпштейна и кормит?
Чепуха! Он лучше четвертинку возьмет и пива потом докупит, которое пивная тетка специально греет на плитке (тогда признавалось только подогретое). И соли в него доложит. Такой тоже был фасон.
Но что я говорю! Мы же повествуем о жарком дне, а в жару пиво не греют — в него ларечная торговка воду из колонки додает.
— Мышаты, пусики мои! Разве б я петуха взял — от него же яйца оплодотворяются! — убеждает ящичных заморышей Государцев, хотя говорит это, чтобы хоть что-то сказать. Мыши, давно подметившие вороватость кормильца, ему верить перестали. — Я знаю, вы хочете питаться. Разумеется, просом. Но где его взять? Давайте забудемте о нем и вспомним питательное сорго! В сорге ведь и сахара, и белки, и, открою вам по дружбе, желтки есть. Как в яйцах. Опять не верите? Что ж, не верьте, а эта шамовка как раз вот она!