Латунное сердечко или У правды короткие ноги
Шрифт:
Эжени оказалась настоящей находкой. Нет, она не отдавала службе все свое время и силы, как фрау Штауде в А-626, но любая работа как-то сама собой получалась у нее настолько хорошо, что Кесселю почти не приходилось тратить слов на объяснения.
– В вас, Евгения, словно живут два разных человека, – часто замечал Кессель.
В обычной жизни она была забывчива, небрежна и почти неряшлива, на работе же дисциплинированнее и аккуратнее ее было не сыскать. «Сама не знаю, почему так получается, – признавалась Эжени. – Может быть, потому, что мне за это платят. Не знаю…»
В обычной жизни она тратила деньги с беззаботностью сумасшедшего
Свою личную жизнь, нередко бурную, она раз и навсегда отделила от жизни служебной. Ни один из ее часто сменявшихся поклонников никогда не появлялся на Эльзенштрассе, об этом и речи быть не могло, и никто никогда не звонил ей по телефону; лишь иногда, когда волны сердечных бурь начинали принимать угрожающие размеры, она позволяла себе сама позвонить кому-то. В таких случаях она говорила: «Бруно, выйди, я буду разговаривать», – после чего Бруно послушно выходил, обычно в магазин к Кесселю, пряча глаза.
– Послушайте, Бруно, – говорил тогда Кессель, – разве может такой великан, как вы, двухметрового роста, плакать оттого, что некое существо ростом всего метр шестьдесят решило поговорить по телефону?
– Я и не плачу, – бормотал Бруно, – это все пиво.
Работа в отделении А-626/1 распадалась на две независимые части: а) секретная работа и б) работа, служившая прикрытием для секретной, то есть в данном случае магазин. Часть «а» распадалась еще на две части: 1) радиодела и 2) работа с информаторами V-2022 и V-2411, они же Хирт и фон Примус.
Радиоделами Кессель не занимался. Каждые три-четыре дня из Мюнхена приезжал курьер и привозил ролики с перфолентами, которые Бруно должен был вставлять в один из аппаратов и время от времени следить за ними. Ролики, которые Бруно вынимал из других аппаратов, курьеры увозили с собой. Для Кесселя все это оставалось книгой за семью печатями. Однако Эжени это заинтересовало, и Бруно понемногу объяснял ей, что и как надо делать. «Это хорошо, – однажды заметил Кессель, – По крайней мере у нас будет человек, который сумеет все сделать, если вы, к примеру, заболеете».
– Кто? Я? – удивился Бруно.
– Ну, или в отпуск уйдете, – сказал Кессель.
Бруно только хмыкнул.
В сентябре Кессель хотел послать Бруно в отпуск, но тот отказался. Кессель рисовал ему заманчивые картины: он мог бы, например, объехать кабаки всей Германии. От Шлезвига на севере до Фюссена на самом юге – времени будет целых три недели. Бруно не захотел. – Я лучше в «Шпортеке» посижу, – сказал он.
Вести обоих информаторов полагалось Кесселю. С герром Хиртом хлопот было мало. Раз в два-три месяца он приезжал в Берлин поездом из Праги, шедшим по территории ГДР, и приносил коротенький отчет о своих дорожных впечатлениях. В нем перечислялись номера электровозов, тащивших поезд, названия станций, куда поезд пришел с опозданием, а также величина опоздания, наличие или отсутствие дефицита продуктов в вокзальных буфетах и тому подобные вещи. Лишь изредка Хирт упоминал о платформах с танками или вагонах с солдатами, замеченных на такой-то станции.
С герром фон Примусом хлопот было еще меньше. Он приезжал, когда придется, встречался с Кесселем в «Золотом петушке» или «Тессинском погребке», с благодарностью
Таким образом, времени для торговли сувенирами у Кесселя оставалось более чем достаточно, и торговля эта процветала. Эжени начала работать с 11 марта (неофициально), поэтому финансовый отчет за март месяц был готов только после Пасхи: ни Кесселю, ни Бруно поначалу даже в голову не пришло завести приходно-расходную книгу. Все подсчеты пришлось проводить Эжени. с чем она справилась только к середине апреля. После этого Кессель отправил с курьером подробный финансовый отчет с указанием всех наценок, расценок и налогов к которому приложил восемь тысяч марок наличными.
Через несколько дней он получил эти деньги обратно с запиской разрешение на открытие магазина было дано отделению А-626/1 в качестве прикрытия, прибыль от которого не предусмотрена, вследствие чего отделению была назначена ежемесячная субсидия в размере 1 500 марок. Оприходовать 8 000 марок не представляется возможным по причине отсутствия в документах отделения статьи прихода. В конце Кесселю рекомендовали меньше заботиться об увеличении прибыли.
Вопрос Кесселя, как ее уменьшить, остался без ответа. А в ответ на просьбу хотя бы отменить субсидию Кессель получил лишь очередной конверт с полутора тысячами марок.
Эгон, первый и единственный гость в день открытия магазина, явился на следующий день, чтобы спросить, не дают ли опять пиво. Потом в течение недели он заходил каждый день, потом через день, а потом – уже только изредка. Однако полностью от надежды попить бесплатного пива он так и не отказался, тем более, что Бруно время от времени жертвовал ему бутылку. Тогда Эгон усаживался в уголок на кухне в своих растоптанных полопавшихся башмаках, без носков, в пальто до щиколоток с раздувшимися карманами и голой шеей, выглядывавшей из потертого воротника. Он медленно пил пиво, умиротворенно наблюдая за теми манипуляциями, которые совершал Бруно над своими загадочными аппаратами. Выпив свою бутылку, он сидел еще полчаса в надежде получить вторую, но Бруно никогда не давал ему. потому что после второй бутылки он тотчас же засыпал. Потом, оставляя за собой кисло-сладкий темный запах перегара, он уходил. Эжени при этом всегда зажимала нос.
– Вы понимаете, конечно, – вразумлял Кессель Бруно, – что с этим Эгоном вы не просто нарушаете, а прямо-таки попираете все наши инструкции?
– Что делаю? – переспрашивал Бруно.
– По-пи-раете, – объяснял Кессель.
– Да я как-то привык к нему, – оправдывался Бруно. – Он ведь тоже такой.
– Какой?
– Ну, вроде отшельника.
– Отшельники, на мой взгляд, такие не бывают, – возразил Кессель.
– Кто их знает, какие бывают отшельники, – задумчиво произнес Бруно, останавливаясь с ящиком на полдороге и опуская его на пол.
– Ох уж эти мне ваши загадочные фразы! – сказал Кессель. – Хотя, возможно, вы правы. Но я не понял, почему Эгон тоже отшельник. А кто еще отшельник?
На этот вопрос Бруно не ответил.
– Впрочем, это не меняет дела, – продолжал Кессель. – Кем бы Эгон ни был, он для нас человек чужой, посторонний, и пускать его в служебные помещения мы не имеем права…
– Да какой из него агент! – засмеялся Бруно.
– Но он все-таки пришел не когда-нибудь, а к самому моменту открытия…