Лавина (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

Евгений проследил направление ее взгляда и увидел папу Диму с собакой на поводке. Он был в спортивном костюме — весь вытянутый, изящный, как артист пантомимы. Рука, держащая поводок, была капризно отведена, и собака была длинноногая и тоже очень изящная. Евгений посмотрел, и его затошнило от такого количества изящества.

Собака дернула поводок и запаяла в их сторону.

— Чилимушка, — нежно проговорила Анюта.

— Иди к ним, если хочешь, — сказал Евгений, скрывая ревность.

—

Ты когда придешь? — спросила Анюта.

— Я тебе позвоню, — сказал Евгений.

— И я тебе позвоню.

Анюта побежала к собаке, выкидывая ноги в стороны. Евгений видел, как собака подпрыгнула и облизала Анюте все лицо.

Он сел в машину, попятил ее немного, потом развернул и поехал знакомыми переулками.

Как изменился их район…

Когда они впервые поехали с женой смотреть свой будущий дом и вышли из метро — увидели лошадь, запряженную в телегу, а в телеге мужика в тулупе. А за этой жанровой картинкой стелился туман над деревней Беляево с Шариками и Жучками за косыми заборами. И на этом фоне одиноко, как указующий перст, тянулся в небо блочный дом.

С тех пор прошло семь лет. И сейчас, когда выходишь из метро, попадаешь в белый город, и народу здесь живет не меньше, чем в каком-нибудь маленьком государстве. И тогда понимаешь, что семь лет — это очень много в жизни одного человека.

А что сделал он за семь лет? Он разрушил все, что выстроил до этого, и теперь должен начинать жизнь с нуля.

Возле «Дома мебели» стояла Касьянова и встречала знакомое рыльце бежавшего «жигуленка».

Увидев Евгения в раме ветрового стекла, она замахала ему рукой, как во время первомайской демонстрации, и устремилась навстречу. Глаза ее на улице были яркие, как аквамарины, а дубленка солнечная и пестрая, расшитая шелком, как у гуцулов.

Она отворила дверцу и рухнула рядом на сиденье, и в машине сразу стало светлее и запахло дорогими духами.

— Ну, как живешь? — спросил Евгений, ревнуя ее по обыкновению ко всему и вся. Ему было оскорбительно, что Касьянова стояла посреди дороги на пересечении чужих взглядов.

— Плохо! — счастливо улыбаясь, ответила Касьянова. И это значило, что сегодня опять начнутся выяснения отношений: они снова поссорятся, снова помирятся, — будет полная программа страстей.

Пошел снег. Мокрые снежинки разбивались о ветровое стекло, расплющивались и сползали вниз неровными струйками. Щетки задвигались размеренно, ритмично, как дыхание.

Евгений смотрел перед собой и видел, как собака Чилим взгромоздила лапы на плечи Анюты и облизала ей все лицо. Анюта подставила куклу, чтобы Чилим поздоровался и с ней, но собака только обнюхала чуждый ей запах.

Касьянова спросила о чем-то. Евгений не ответил.

Он

вспомнил, как купал Анюту в ванной. Взбивал шампунь в ее волосах, а потом промывал под душем.

Анюта захлебывалась, задыхалась и очень пугалась, но не плакала, а требовала, чтобы ей вытирали глаза сухим полотенцем.

Потом Евгений вытаскивал ее из ванны, сажал себе на колено и закутывал в махровую простыню. Анюта взирала с высоты на ванну, на островки серой пены и говорила всегда одно и то же: «Была вода чистая, стала грязная.

Была Анюта грязная, стала чистая».

Он выносил ее из духоты ванной, и всякий раз ему казалось, что в квартире резко холодно и ребенок непременно простудится.

Потом усаживались на диван. Жена приносила маленькие ножницы, расческу, чистую пижаму. Присаживалась рядом, чтобы присутствовать при нехитром ритуале, и ее голубые глаза плавились от счастья.

Почему они все это разорили, разрушили?

Может быть, Евгений не умел себе в чем-то отказать, а жена не умела что-то перетерпеть? Может, они вдвоем не умели терпеть?

Посреди дороги валялась темная тряпка. Середина ее была припаяна к асфальту, а края нервно трепетали.

— Кошка! — Касьянова закрыла лицо руками.

— Это тряпка, — сказал Евгений.

Касьянова поверила и вернула руки на колени, но долгое время сидела молча, как бы в объятиях чужой трагедии.

— Где ты сейчас был? — тихо спросила Касьянова.

— Дома, — не сразу ответил Евгений.

— А что ты там делал?

— Купал Анюту.

— А со мной ты когда-нибудь бываешь?

— Я был с тобой на работе.

— А почему ты не можешь быть там, где ты есть? Домадома, на работе на работе. А со мной, — значит, со мной?

Евгений глядел на дорогу. Ленинский проспект лежал широко и роскошно. Щетки сметали разбившиеся снежинки, как время — бесполезные мысли.

— Что ты хочешь? — переспросил Евгений.

— Я хочу знать, почему ты не бываешь там, где бываешь?

— Я не умею жить в моменте, — не сразу ответил Евгений.

— Значит, ты никогда не бываешь счастлив.

— Почти никогда.

— Жаль, — сказала Касьянова.

— Меня?

— И себя тоже. Себя больше.

Ленинский проспект окончился. Надо было сворачивать на Садовое кольцо.

— Останови машину, — попросила Касьянова.

Евгений опасливо покосился на ее сапоги. Касьянова поймала его взгляд.

— Не беспокойся, — сказала она. — Я уйду от тебя в обуви.

Касьянова вышла из машины и, перед тем как бросить дверцу, сказала:

— Я больше не хочу тебя убить.

— Почему? — обиделся Евгений.

— Потому что ты сам себя убьешь.