Лавина

фон дер Грюн Макс

Пять из десяти фотографий «человека в колокольне», как я называл покойного Бёмера, я увеличил форматом A4 и спрятал в бракованные листы, что было излишне, так как Криста никогда не заходила без спросу в мою рабочую комнату в подвале. Она ею не интересовалась.

Устоять перед голосом Матильды было свыше моих сил.

— Мне нужно опять отлучиться, Криста, — сказал я. — Закрутился с делами и забыл отвезти заказанные на увеличение фотографии.

— Какие фотографии? Поздно вернешься? Я хочу пораньше лечь спать. Сегодня был трудный день, а завтра мне уже в семь надо быть на ногах. В отеле у нас две конференции.

Можешь мне завтра дать машину?

Я принес из подвала увеличенные фотографии, связал их, положив между двумя картонками, потом поцеловал Кристу в лоб. Она лишь мельком взглянула на меня.

— Впусти, пожалуйста, кошку в дом, если вернешься поздно.

По дороге в центр города я задавался вопросом: что произошло в нашем доме? Никогда еще Криста не проявляла такого безразличия к моей работе, как сегодня. «Рада за тебя», «Какие фотографии?» — ее слова обдали меня холодом. С тем же успехом она могла спросить: снег еще идет?

Едва я нажал на кнопку звонка, в замке послышалось жужжание, как будто Матильда поджидала прямо у двери. Я толкнул дверь в подъезд, на лестнице зажегся свет; я не сразу спохватился, что взбегаю по лестнице через две ступеньки, и только последний пролет преодолел степенно, как и подобает мужчине солидного возраста.

Матильда все в том же бордовом платье стояла в дверях и ждала меня. По тому, как судорожно она сжала в ладонях мою руку, я почувствовал, что она взволнованна.

— Я проявила назойливость? Вам было неприятно, что я позвонила? — Она провела меня в комнату и указала на кресло, в котором я уже однажды сидел. — Пожалуйста, покажите мне фотографии.

— Это не видовые открытки, — сказал я.

— За меня можете не опасаться.

Я опустился на колени и разложил на полу одна к другой все пять фотографий. Матильда склонилась над ними, так что я мог украдкой за ней наблюдать. Никаких признаков волнения не было заметно на ее лице, лишь на мгновение в глазах загорелся злой огонек. Она брала в руки одну фотографию за другой и рассматривала их, как покупатель товар, который хочет приобрести.

— Это не его костюм, но на все сто я не уверена. Еще на тех фотографиях небольшого формата это бросилось мне в глаза. Но я забыла вам сказать.

Она села на пол, по-турецки скрестив ноги, и снова стала перебирать одну за другой фотографии и откладывать их в сторону. Сохраняя самообладание, смотрела она на повешенного, который многие годы был ее любовником, ее отцом и дедом, нежно и ласково разглаживала фотографии правой рукой.

Этот жест напугал меня.

— И ботинки не его, и вообще все вещи чужие. Вы должны отнести эти снимки в уголовную полицию. Может, там они будут полезны.

— Слишком поздно.

— Разве не ваш долг передать фотографии в полицию?

— Я не могу. Как вы себе это представляете? Я со спокойной душой фотографирую человека в колокольне, несколько недель молчу, а потом прибегаю, вываливаю фотографии на стол и говорю: «Эти фотографии, может быть, помогут вам в расследовании». Тут уж в это дело впутали бы меня, вас, возможно, даже мою жену — нет, таких неприятностей я не могу ей причинить.

— Если вы не желаете передать снимки в полицию, значит, будем действовать сообща — ради него, — сказала Матильда, показав на полуметровую фотографию с траурным крепом.

Ее решительность, необычно суровый тон не предвещали ничего хорошего,

но она могла бы потребовать от меня что угодно, и я бы повиновался.

Наше предместье разделено магистральным шоссе на два поселка: на так называемую Старую деревню, где еще живут семеро крестьян, разводят свиней и содержат молочную ферму, и город-спутник «Новая родина» с торговой улицей, почтой и сберкассой, двумя супермаркетами, столовой и цветочной лавкой, магазином аптекарских товаров и магазином электротоваров. Разнообразие вносят дома, похожие на бунгало, и пятиэтажные коробки, а между ними — многочисленные скверы, с кустарниками и деревьями, просторными лужайками, на которых даже разрешено играть детям. Уютное и спокойное предместье, которое могло бы быть самостоятельным городком, а не частью полумиллионного города.

За последние два года в предместье стали заметны признаки подкрадывающегося обнищания. Особенно бросаются они в глаза в магазинах, прежде всего в супермаркетах: возрос ассортимент дешевых товаров, исчезли дорогие сорта кефира и свежие импортные овощи, потому что покупателям они не по карману. Уже закрылся один хозяйственный магазин, а также две из четырех бензоколонок; круг завсегдатаев, собиравшихся по вечерам у стойки в пивной, поредел, мужчины уже не заглядывают сюда каждый вечер, чтобы провести время среди знакомых и даже полюбившихся лиц, самое большее — один или два раза в неделю; парикмахеры поувольняли своих подмастерьев, потому что их клиенты, особенно женщины, уже не так часто приходят навести красоту — свои прически приводят в порядок дома с помощью подруг или соседок. В нашем предместье свыше двадцати процентов безработных. Большинство из этих «сокращенных» или «освобожденных» вынуждены сводить концы с концами, имея меньше двухсот марок в неделю, и есть немало семей, у которых не хватает денег даже на детский сад. Они отпускают детей без присмотра играть на улице или в скверах или же просто усаживают их перед телевизором, чтобы не выпускать из-под контроля.

Меня пугает, как меньше чем за два года изменило облик наше предместье, где живут преимущественно семьи работавших в угасающей отрасли промышленности — производстве угля и стали, как меняется отношение людей друг к другу, как недоброжелательство и зависть к благополучию тех, кто имеет работу, переходят во вражду. К огорчению священнослужителей обоих вероисповеданий, звон кошелей и церковных кружек для сбора пожертвований по воскресеньям уже не вселяет былых надежд. Булочнику за углом пришлось сократить выпечку хлеба, потому что покупатели предпочитают относительно дешевые сорта; директор сберкассы озабочен уменьшением вкладов, поскольку снимают со счетов вдвое больше, чем вносят. Как-то в разговоре со мной, уже в дверях, он сказал:

— Неминуемо придет конец, все накопления будут израсходованы. Что тогда? По изменениям текущих счетов я могу видеть, насколько хорошо или плохо живется сейчас людям.

Криста на все это закрывала глаза. Когда я рассказывал, что пивная пустеет, она ворчала:

— Ну и хорошо, и так пьют слишком много.

Когда я говорил, что в КООП качество товаров снижается, она отвечала:

— Ну и хорошо, люди и так уж не знают, чего бы им сожрать.

А когда я сообщал, что магазин одежды возле торговой улицы закрылся, то слышал в ответ злорадное: