Лавина

фон дер Грюн Макс

— Можешь описать этого господина?

— В общих чертах: молодой, лет двадцати пяти, в желтых перчатках, курил трубку.

— Зачем, нужно было ему рассматривать в бинокль завод? — вслух размышлял я. — Ведь завод не голая женщина.

— А почему, собственно, ты был там?

— Гранд-дама созвала первое заседание правления и вела его весьма уверенно и энергично. Решено, что фирма не будет продана, если только близнецы в последний момент не расстроят планы матери, чему я лично не верю. Твоего отца утвердили директором завода, а какие обязанности будут у меня, еще не знаю, об этом пока речи не было.

— Я не уверена, справится ли мой отец со своей задачей. Он несдержан, нетерпелив

и может быть фанатичен. Если он что-то вбил себе в голову, значит, так и должно быть, а не иначе. Может, он и переменится, выполняя новые обязанности. Но отцом он всегда был хорошим. Каждую свободную минуту отдавал мне, только их было у него слишком мало. Если бы у моей матери имелась хоть капля рассудка, она не ушла бы от него… Иногда я воображаю, что было бы со мной, если бы я не повстречала Хайнриха. Вероятно, осталась бы служить в заводоуправлении, вышла замуж и ходила бы с большим животом. А если нет, то таскалась бы с кассетным магнитофоном, чтобы все обращали на меня внимание или возмущались… Надеюсь, отец получит поддержку персонала, и люди поймут, что значит для них модель Хайнриха. Очень хотелось бы в это верить из любви к отцу. Хайнриху было легче. Он придумал свою модель, будучи богатым человеком. Ему не надо было кому-то завидовать. У кого все есть, тот не знает чувства зависти. Хайнрих никогда не понимал алчности других, ведь у него было все, включая меня.

Немного помолчав, она спросила:

— Ну а ты что скажешь, Вольф? Я тебе нравлюсь?

Я не сразу понял смысл ее вопроса. Лицо у меня горело, я почувствовал себя застигнутым на самых сокровенных желаниях. Невинно и бесстыдно она спросила меня, не хотел бы я стать преемником Хайнриха Бёмера.

Мое смущение развеселило ее. Она положила свою руку на мою и поцеловала меня в губы.

— Конечно, я тебе нравлюсь. Это я поняла с самого начала, такое чувствует каждая женщина. Меня бы даже обидело, если бы ты не испытывал ко мне влечения. Только убери руки, Вольф, мне не нужен никакой мужчина. У меня есть один, даже если ты этого не понимаешь. Хайнриху есть лишь одна замена — это он сам.

Она показала на портрет с траурным крепом в верхнем левом углу рамки.

— Конечно, ты можешь спросить, как такая молодая женщина, как я, обходится без мужчины. Мужчины всегда думают, что они необходимы. Ответ прост: если меня тянет к мужчине, я смотрю на портрет Хайнриха и нахожу в этом утешение. А большего мне и не нужно.

Уходя от нее, я почувствовал себя оскорбленным.

Криста вернулась домой в одиннадцать часов. Она выглядела очень уставшей, тут же выпила бутылку газированной воды, а потом достала из сумки ресторанную колбасу и ветчину.

— Мне надо пройти обследование, у меня, наверно, сахар, — сказала она. — Те, кого постоянно мучает жажда, могут быть диабетиками.

— Чепуха, просто ты слишком много работаешь. От беготни по горячей кухне обязательно захочешь пить. У меня тоже появляется жажда, когда я повсюду ношусь.

— Ты? Ты пьешь не потому, что хочешь, а по привычке.

— Я пью потому, что мне это нравится.

— Это то же самое. Ты и в гробу пил бы. Ты отснял свои островные замки? Такую красоту люди всегда купят, несмотря на цену. Тебе надо при случае нащелкать разных снимков, может быть, страшных.

— Их у меня никто не купит. Я должен поставлять то, что имеет спрос, конкуренция достаточна жестока. Молодые люди из заводской художественной школы делают за двадцать марок то, за что я требую пятьдесят и даже сто. Они хотят стать самостоятельными и сбивают цену. Я даже понимаю их, поначалу и мой путь не был усыпан розами.

— Зато теперь, — сказала Криста. — А у меня неприятности.

— Какие неприятности?

Из-за меня?

— У нас уже три месяца служит одна семнадцатилетняя, по «льготному» закону об охране труда подростков ей приходится иногда работать до одиннадцати вечера. И тогда она не знает, как добраться домой, ведь живет она во Фролинде, на самом западе. Мопеда у нее нет, пока еще не может себе позволить, приятеля, который заезжал бы за ней, тоже нет. А в такое время успеть на трамвай, да пересесть в автобус, да от остановки идти еще минут десять, вот уже и далеко за полночь. Когда она мне рассказала об этом на кухне, я хотела сразу же пойти с ней к шефу, но она стала умолять: «Ради бога, не надо, госпожа Вольф, не хочу терять место. Я уже однажды вылетела, когда сослалась на закон об охране труда подростков…» Тогда я сама пошла к шефу, и знаешь, что он мне сказал? «Не вмешивайтесь, госпожа Вольф, это исключительно моя компетенция. Давно, дескать, пора кое-что изменить в нашей стране и дать понять этим молодым людям, за кем последнее слово. Предоставьте учеников мне. Жива еще старая поговорка: без муки нет и науки…» И это говорил, скажу тебе, тот самый человек, который раньше приветствовал новых учеников бокалом шампанского. А сегодня, если на девушку по пути домой нападут и изнасилуют, он равнодушно скажет: сама виновата, зачем виляет по ночам своим задом… Ты сегодня ел горячее? Почему не достанешь себе чего-нибудь из морозилки? Там лежат готовые блюда.

— Не беспокойся из-за этого, — ответил я. — Завод, между прочим, не продадут, модель Бёмера будет осуществлена.

— Ах, — воскликнула Криста и удивленно взглянула на меня. — И от кого ты это узнал?

— От гранд-дамы самолично. Сегодня после обеда я был на совещании на заводе. Приглашение я получил три дня назад, но забыл тебе сказать. Создано правление, куда вошел и я, хотя не знаю пока, чем буду там заниматься. Скоро созовут общее собрание заводчан, чтобы «благословить» модель.

Криста медленно подошла ко мне, остановившись в полуметре. И с каким-то испугом спросила охрипшим голосом:

— Ты был на этом совещании? И скрыл от меня? Забыл мне сказать? И я должна тебе поверить? Эдмунд, я тебя предупреждаю: ты впутываешься в какую-то историю, а потом будешь горько сожалеть об этом… Но таким образом я хоть раз узнаю что-то от тебя, а не от близнецов.

Криста отвернулась и пошла к лестнице.

Когда она поднималась в спальню, зазвонил телефон.

— Какая-нибудь неприятность, по звонку слышу, — крикнула она. — В такое время звонят только идиоты или пьянчуги.

Я слышал, как она закрывала за собой дверь в ванную; а когда дверь защелкнулась, поднял трубку и назвался.

Чей-то голос медленно и четко произнес: «Откажитесь, пока не поздно. Не принимайте предложения Хайнриха Бёмера. Если устранитесь, сможете вести спокойную жизнь. Мы не мелочны, шестизначная сумма вам гарантирована. Но помните: из вашего дома хорошо видна церковная колокольня».

Звонивший повесил трубку.

На свой страх и риск, поскольку Криста могла опять спуститься в гостиную и обрушиться на меня с упреками, я принес из подвала бутылку красного вина. Когда я открывал ее на кухне, то услышал, как Криста вышла из ванной, прошлепала по коридору и закрыла за собой дверь в спальню.

На диване в гостиной я пил маленькими глотками вино и пытался разгадать, кто звонил. Этот голос я уже однажды слышал, но где, при каких обстоятельствах? Я представлял себе разные лица, разные голоса, и, когда, казалось, почти угадал, кому принадлежал голос, снова зазвонил телефон. Было уже далеко за полночь.

— Вам сейчас звонили? — спросил Шнайдер.

— Да, почти час назад.

— Звонивший предлагал вам шестизначную сумму?

— Да, шестизначную.