Лавина

фон дер Грюн Макс

— Что это ты фотографируешь в такую рань? Не хочешь ли приготовить завтрак? — спросила она.

Я услышал, как она прошаркала по клинкеру по направлению к дому, остановилась и повернула обратно. Потом подошла сзади и положила руки мне на плечи.

Я сидел, будто окаменев, боялся даже вздохнуть. Криста нерешительно взяла со столика бинокль, поднесла его к глазам и посмотрела вверх, на колокольню. И тут же бинокль грохнулся на клинкер и разбился у моих ног.

— Как ты можешь так безучастно сидеть здесь и фотографировать? — простонала она. — Что же ты за человек!

— Может, мне надо пойти, подняться на колокольню и срезать его с петли? Но это сделают

пожарники, полиция уже прибыла.

Я умолчал о том, что уже был там, внизу. Мне страшно было признаться ей в этом, но я не понимал почему.

Потом я наблюдал за тем, как из пожарной машины поднялась вверх длинная лестница, как двое пожарных полезли по ней и срезали или отвязали покойника. Я только удивился, что они приставили лестницу снаружи, а не поднялись по колокольне изнутри.

Я испытывал страх и не знал отчего.

На другой день местные газеты были полны материалов о добровольном уходе из жизни — слово «самоубийство» не употреблялось — предпринимателя Хайнриха Бёмера. Его, как писали газеты, любили и ценили, он был выдающейся личностью, его знали как благородного мецената культурных и социальных учреждений нашего города, хотя сам он редко принимал участие в общественной жизни. Он успешно вел свое образцовое предприятие через все экономические мели и рифы, поэтому его добровольный уход из жизни более чем загадочен: во-первых, сама его смерть, во-вторых, необычное ее место. Предприятие процветает, сам шестидесятилетний владелец духовно и физически был в прекрасной форме, что единодушно подтвердили все опрошенные, в первую очередь те, кто повседневно имел с ним дело. В этой связи вспомнились также не выясненные до сих пор происшествия на его вилле в прошлом году, которые вынудили Бёмера покорно покинуть свой прекрасный особняк в долине Рура. Его жену, которая по обыкновению находилась в Авиньоне, в Южной Франции, уже известили, обоих его сыновей, как заявил прокурист Гебхардт, давнее доверенное лицо Хайнриха Бёмера, еще не разыскали. Оба они находятся в туристской поездке по Северной Америке. Гебхардт отправил по маршруту телеграммы на их имена, однако ответа еще не поступало.

На другой день, когда я доставал утром из почтового ящика газеты, мне бросился в глаза напечатанный жирным шрифтом и подчеркнутый красной чертой заголовок: «Хайнрих Бёмер — жертва преступления». Чуть пониже мелкими буквами было набрано: «Есть ли связь с прошлогодними событиями на его вилле?»

Далее сообщалось, что судебная экспертиза установила, что Хайнрих Бёмер был уже мертв, когда его повесили на колокольне. Сильный удар тяжелым предметом в затылок вызвал мгновенную смерть.

— Этого он не заслужил, — сказала Криста. — Он был глубоко порядочным человеком и за мое появление на свет не несет никакой ответственности. А что будет теперь с его заводом?

— Прежде всего надо найти близнецов, — ответил я. — Они унаследуют все — разумеется, вместе с матерью. Боюсь только, что им не по плечу бремя такого наследства. Ларс играет Моцарта, а Саша — в теннис. Этого недостаточно, чтобы управлять предприятием, ведь даже лучший прокурист стоит не больше, чем его шеф. Пока близнецы закончат университет, пройдут годы. А чужаки предпочитают хозяйничать в свой карман.

— Не всегда, — недовольно возразила Криста и взглянула на меня чуть ли не со злостью.

— Не кипятись, — сказал я. — Пойду схожу в магазин.

Я прошел мимо церкви и остановился на церковной площади. Деревянные ставни на правом окне были опять закрыты, как будто ничего, абсолютно ничего не случилось. Колокольня, покрытая вековой копотью, будто краской,

показалась мне еще более мрачной, чем раньше.

Лишь однажды я виделся и разговаривал с Хайнрихом Бёмером, с этим великаном. Он довольно вежливо, но твердо меня отшил, за что потом мне следовало быть ему даже благодарным, ведь его отказ взять меня на работу на свой завод стал для меня началом скромной, хотя и небезуспешной карьеры фотографа. И вот он мертв. Несмотря на родство, несмотря на регулярные визиты его сыновей, которые называли мою жену тетей Кристой, для меня он все эти десять лет оставался чужим человеком.

Мать Кристы была кухаркой в доме Бёмера, старик Бёмер сделал ей ребенка, в этом нет ничего необычного. Слуги в его доме были одновременно его подданными и, если речь шла о женщинах, — объектами удовлетворения его похоти. Когда мать Кристы забеременела, Клеменс Бёмер выпроводил ее из своего дома. Это было в 1943 году, в самый разгар бомбежек. Она потом так никогда и не вышла замуж, перебивалась с ребенком на черной работе в войну и послевоенные голодные годы, и только в 1963 году, когда Саше и Ларсу только что исполнилось два года, Хайнрих Бёмер привел свою сводную сестру в особняк на холмах Рура. Отец на смертном одре — после автокатастрофы он прожил еще три дня — признался ему в своем грехе и просил сына привести в дом Кристу, возместив ей все, в чем он отказал ее матери.

Клеменса Бёмера похоронили со всеми почестями. Федеральный крест первой степени за выдающиеся заслуги в восстановлении страны нес за гробом на черной бархатной подушечке господин в белых перчатках. Ничто так быстро не изглаживается из памяти, как нужда и голод.

Кто-то рядом со мной показал на колокольню и сказал:

— Вон там наверху он висел. Бесславная смерть для такого преуспевающего предпринимателя. Почему его повесили именно здесь, а не в другой церкви?

Произнося эти слова, незнакомец задыхался — наверно, был астматиком. Он был на полголовы ниже меня, стрижен ежиком, в белых кроссовках и брюках цвета хаки. За толстыми стеклами очков поблескивали юркие глазки; может быть, стекла искажали его взгляд. Жирное лицо было мокрым, и весь он источал кислый запах пота.

— Об этом вам следовало бы спросить тех, кто его туда затащил, — ответил я.

Я был уверен, что никогда раньше не видел этого человека. И в то же время он был мне чем-то знаком.

Конечно же, в магазинах люди говорили о происшествии, которое взбудоражило все наше предместье. Но я узнал немногим больше того, что мне было уже известно. Высказывались всякие предположения, ходили толки; выяснилось, что замок церковного портала вскрыли отмычкой. Но следы, которые могли бы повести дальше, пока не обнаружены — так по крайней мере компетентно заявил на пресс-конференции начальник полиции. Удалось установить лишь то, что преступников было несколько, ибо один человек был бы не в состоянии втащить на колокольню такого грузного мужчину, как Бёмер. Местные жители были огорчены тем, что именно нашу церковь избрали местом преступления, многие воспринимали это как личное оскорбление.

Мужчина, стриженный ежиком, еще стоял перед церковью, когда я возвращался с полной хозяйственной сумкой. Он фамильярно усмехнулся, вытер носовым платком лицо и затылок и шагнул мне навстречу.

— Странно, — обратился он ко мне, — почему именно в таком отдаленном районе преступники избавились от своей ноши. Здесь все так умиротворенно, так спокойно, так по-деревенски. Может быть, это и послужило причиной?

— Вам надо бы спросить об этом преступника, — сказал я. — Я вам ничем не могу помочь.