Лавина
Шрифт:
— Это действительно меня удивляет, — сказала Матильда.
Лицо Цирера расплылось от удовольствия, и он стал добиваться от Матильды благосклонности, постоянно кивая ей и бросая на нее восхищенные взгляды.
— Значит, — продолжала она, — я должна последовать вашему гнусному совету и опозорить многолетнего спутника моей жизни в глазах его детей. Сомневаюсь, чтобы это увенчалось успехом. Но раз уж мы сидим вот так душа в душу, то меня интересует еще кое-что: вы знаете о темных делишках господина Вагенфура и еще более темных некоего господина Зиберта и знаете также, насколько
— Я работал раньше прокуристом в «Уорлд электрик», и последствия до сих пор еще сказываются. Я имею в виду, что бывают происшествия, о которых нельзя рассказывать, не уличив при этом самого себя.
— Понимаю, — сказал я. — Вагенфур держит вас в руках и может заставить вас всю жизнь держать язык за зубами.
— Примерно так.
— Больше я ничего не хочу знать, — сказала Матильда. — Пошли, Вольфик, поехали. А вы уж, господин Цирер, пожалуйста, заплатите, ведь это вы назначили нам встречу. Может быть, когда-нибудь из вас еще получится джентльмен.
По дороге обратно Матильда презрительно фыркнула:
— Информация в обмен на должность! Цирер не хочет быть вахтером, а только прокуристом, преемником Гебхардта.
— Он просто хочет спасти свою шкуру, вот и все, — ответил я. — Кто знает, что он натворил в «Уорлд электрик». Во всяком случае, Вагенфур держит его в своих лапах. И все-таки это возможность не выдать обманщика, а заставить его работать на себя. И Цирер проинформировал нас только затем, чтобы самому избавиться от Вагенфура.
— Ты думаешь, я этого не поняла? Его предложение нажать на близнецов неплохое, хотя и неслыханно грязное.
Через какое-то время я сказал:
— Преподносить сюрпризы способен не только Цирер, но и я. Мне нужна квартира, Матильда.
— Ты переезжаешь? — спросила она таким тоном, будто давно уже об этом знала. — Или тебя выгнала жена?
— Переезжаю.
— Значит, все-таки выставили за дверь.
Потом она рассмеялась. Смех ее причинил мне боль; больше всего мне хотелось выйти сейчас из машины и побыть одному. Радостно, чуть ли не шаловливо, она сказала:
— Вольфик, у меня есть идея. Можешь переехать в мою квартиру, а я, пока ты найдешь что-нибудь подходящее, пристроюсь у отца.
— Откровенно говоря, я не собираюсь оставлять мой дом, — ответил я. — Хочу только уехать на несколько дней, а может, и недель.
— Вы поссорились? Больше, чем обычный семейный скандал?
— Она учинила погром в моем подвале, все изрубила топором — фотокамеры, все приспособления, абсолютно все. И это лишь из-за того, что в разговоре с твоим отцом я назвал тебя Матильдой.
— Твоя жена не глупа, — ответила Матильда. — Она знает, что ты ее обманываешь, хотя никогда еще не обманул на самом деле. Ты слишком долго утаивал от нее, что знаком со мной, а это хуже, чем просто лечь в постель с другой женщиной. Она знает, конечно, что это я вытеснила ее из твоего сердца. Женщина это чувствует, ей не надо объяснять.
— Я люблю тебя, теперь моя жена это знает.
—
Криста в своей обычной позе сидела напротив меня в гостиной, терла ладони, зажатые между колен, и смотрела мимо меня на террасу.
— Значит, уходишь совсем?
— Ты же знаешь почему, и нет смысла еще раз говорить об этом. Все давно уже сказано. Так что не будем сентиментальны.
— Сентиментальны? Я? Я только удивлена, с какой легкостью ты отрекаешься от совместно прожитых нами лет.
— Если я так легко от них отрекаюсь, то только потому, что ты взяла в помощники топор… Но оставим это. Ясно одно, из-за тебя я попал в такое положение, которого мы оба не могли предвидеть и которого не хотели. А теперь я, собственно говоря, даже рад, что ты взяла в руки топор. Ты дала мне понять, где мое настоящее место, а именно на заводе… Наш дом останется за тобой, если ты захочешь. Я готов хоть сейчас переписать его на твое имя.
— Переписать? Да. Это упростило бы дело, за это я была бы тебе благодарна… Где ты будешь жить?
— Подыщу себе квартиру. Это не трудно, в Дортмунде хватает пустующих квартир. А пока на время перееду к Матильде, сама она поживет у отца.
— Даже если она будет жить у отца, это ведь ничего не меняет. Ты всегда думал о ней, ты постоянно о ней думаешь. Мужчины в твоем возрасте жадны и трусливы. Они просто не хотят признаться, что для молодых девушек уже не годны. А девушки просто хотят попробовать, как это бывает с мужчиной зрелого возраста, лучше всего с субботы на воскресенье. О том, что будет потом, мужчины не думают. Женщина же, напротив, хорошо знает, когда она становится старой для амурных дел. Мужчина этого никогда не знает. И не хочет знать, поэтому делается смешным. Мужчина даже в гробу считает себя неотразимым.
Криста поднялась с места, будто хотела попрощаться с засидевшимся гостем. Я не встал. Может быть, ждал чуда, может быть, надеялся, что она все-таки предложит еще раз попытаться жить вместе, в нашем доме. Но она стояла передо мной, непреклонная и нетерпеливая, будто говорила: «Уходи же». Криста оставалась верна себе: она была оскорблена. И не было никакого прощения, никакого оправдания и поэтому никакого примирения.
В дверях я сказал:
— Вот мои ключи. Я позвоню тебе, и мы договоримся, в какой день я смогу забрать вещи.
— Это ни к чему, — сказала она. — Я упакую твои вещи и отправлю через экспедиционную контору на адрес этой дамы, у которой ты теперь живешь. Это сэкономит тебе время и труды. Для сборов ты слишком неряшлив и нетерпелив. Напиши мне, пожалуйста, адрес этой дамы.
Я написал адрес на блокноте, лежавшем возле телефона. Кошка скреблась в дверь террасы, я видел и слышал это, но Криста лишь сказала:
— Кошка — это кошка, а человек — это человек. Я впущу ее, когда ты уедешь.