Лавина
Шрифт:
— Этого я не знаю. Если у тебя что-то с ней было, то я не думаю, что в этом есть твоя вина. Ведь это такая особа, к которой льнут все мужчины, особенно с седыми висками. Для них она самый подходящий объект. Это мне хорошо знакомо, каждый день вижу в гостинице, как седовласые старцы забывают перед такими красотками о своем возрасте и достоинстве. Не то слово забывают, просто теряют разум.
— У Шнайдера и у меня сейчас другие заботы, некогда обсуждать твою ревность.
— Я не ревную. Разве у меня есть на то причины?
— Прошу тебя, Криста…
—
— Хайнрих Бёмер мертв. Не он, а его жена осуществила его волю. Матильда не имеет к этому ни малейшего отношения.
— Матильда! — вскричала Криста, вскакивая с места. — Почему ты называешь ее Матильдой, почему не фройляйн Шнайдер? Почему не потаскушкой, гоняющейся за наследством…
— Ведь ты ее вообще не знаешь.
— Зато ты знаешь, теперь я понимаю, — сказала Криста и снова села в кресло. — Если бы не было этой особы, то не было бы и тех забот, которые теперь терзают тебя и Шнайдера. Так ему и надо. Так оно и есть, и больше тут нечего добавить. Это она поставила вас в такое положение, а у тебя с ней что-то было, это я чувствую. Я чувствую, что уже несколько месяцев за моей спиной что-то происходит.
— Чушь! Между мной и ею ничего не было, нет и не будет.
— В самом деле ничего? Думаешь, я такая дура? Хайнрих Бёмер назначил Шнайдера своим преемником на заводе, а тебя преемником в постели — это факт. Слепой я была. Слепой…
— Все совсем не так, — ответил я. — Бёмер поручил мне заботиться о Матильде в случае, если ей нужна будет помощь, не более того.
— Что ты называешь помощью?.. Я уверена, что ты бежал к ней, высунув язык и задрав хвост.
— Криста, прошу тебя…
— Прекрати оправдываться. Ты все это делал только ради завода, я знаю! Как благородно! Но при этом обманывал меня так, что я и слов не подберу. Я все время чувствовала, что с тобою что-то происходит, но даже представить себе не могла, что мой муж развлекается с девицей легкого поведения в постели покойника.
— Теперь ты ударилась в пошлости.
— Я? А ты? Ты ходячая добродетель, самоотверженно приносишь себя в жертву, крадешься в фирму через постель! Из-за потаскушки все твои фотокамеры потеряли для тебя ценность, из-за потаскушки все твое маленькое состояние в подвале стало тебе безразличным. И все это лишь потому, что в штанах у тебя пробудилась весна…
— Хоть ты и женщина, но не имеешь права так меня оскорблять.
— Правда оскорбляет? Я всегда думала, что правда может причинить лишь боль.
— Но это неправда! Это только вздорные обвинения и подозрения. Я мог бы с таким же успехом утверждать, что мы впутались в эту историю лишь потому, что ты дочь отца Хайнриха Бёмера. Не будь этого родства, мы никогда не оказались бы в теперешнем положении.
Не пойму, как у меня с губ слетело это слово «дочь» — мне не следовало его произносить! Криста растерянно взглянула на меня и медленно
Мне надо было постучаться в дверь и попросить у Кристы прощения, но я в смятении вышел из дома и побрел в свою излюбленную пивную, в которой не был уже несколько недель.
Когда я вошел в зал, десяток стоящих у стойки мужчин обернулись и посмотрели на меня, как на какую-то знаменитость или на прокаженного. В самом конце стойки я нашел свободное место, где надеялся спокойно, в одиночестве, выпить кружку пива, и сделал хозяину знак, чтобы он налил мне пльзеньского из бочки.
При моем появлении мужчины прервали свои разговоры. Я сделал вид, что не замечаю их любопытных взглядов, и начал пить пиво, но они все еще глазели на меня. Тогда я отодвинул кружку и посмотрел каждому прямо в лицо; они один за другим опускали голову или отводили взгляд.
Как бы нехотя они продолжили свои разговоры. Большинство присутствовавших знали меня, и я знал их, хотя и не всех по фамилии — в пивных обращаются друг к другу по именам. Почти все они приходили сюда в определенные часы, большой толпой или маленькими группами; время этих посещений зависело также от телевизионных программ. За последние месяцы ряды постоянных посетителей поубавились. За стойкой появлялось все больше пустых мест, так как неуклонно растущая безработица вынуждала многих покупать пиво в супермаркете подешевле и пить его дома. В результате такой экономии мужчины лишались общения друг с другом в пивной.
Вдруг один из них крикнул:
— Гляньте-ка, господин заводовладелец опять появился в гуще народа.
Картофельный Шмидт раскрыл было рот, он уже не твердо стоял на ногах. Даже когда я тупо смотрел на свою кружку, то чувствовал на себе их любопытные и выжидающие взгляды. От меня требовали ответа, но я не хотел его давать. Я хотел покоя.
Но картофельный Шмидт не дал мне его:
— Посмотрите, с тех пор как он стал генералом, он уже не разговаривает с пехотой. Я всегда говорю, мир устроен несправедливо: один становится безработным, другой получает в подарок завод. И это называется социальной справедливостью. Эй, Эдмунд, не хочешь ли ты нам что-нибудь сказать?
— Я хочу спокойно выпить мое пиво и чтобы ко мне не приставали, — ответил я.
— Оставь его в покое, — крикнул другой. — Теперь у него по крайней мере есть определенное рабочее время и ему не надо постоянно фотографировать голых баб. Я бы не хотел с ним поменяться. Лучше иногда голые, чем постоянно одетые.
Все громко рассмеялись такому сопоставлению.
Выручил хозяин: он поставил передо мной вторую кружку пльзеньского и начал вполголоса разговаривать со мной. Жаловался на отсутствие посетителей, особенно из числа «постоянных», которые прежде обедали у него или ужинали. Раздача пищи сократилась на половину, а вечером на две трети. И нередко посетители битый час сидят за неполной кружкой пива.