Лавка древностей
Шрифт:
— Разве мы уезжаем отсюда, сударыня? — спросила Нелл.
— Посмотри-ка сюда, девочка, — сказала миссис Джарли. — Это тебе все объяснит. — И она развернула перед ней другое объявление, в котором говорилось, что, снисходя к настойчивым просьбам публики, толпами осаждающей паноптикум, он остается в городе еще на одну неделю и будет снова открыт с завтрашнего дня.
— В пансионах сейчас каникулы, а обычные посетители выставок уже все перебывали у нас, поэтому мы займемся широкой публикой, но ее надо как-то расшевелить.
На следующий день, ровно в полдень, миссис Джарли уселась за пышно убранный стол, в окружении уже известных нам знаменитостей, и приказала распахнуть двери паноптикума для взыскательных и просвещенных зрителей. Однако первый день не принес ожидаемого успеха, так как широкая публика, выказывавшая живой интерес к самой миссис Джарли и к тем восковым персонам из ее свиты, которых можно было обозревать безвозмездно, не испытывала ни малейшего желания платить за вход по шести пенсов с носа. И невзирая на то, что зеваки
Ввиду такого застоя на классическом рынке миссис Джарлп пошла на крайние меры, чтобы пробудить в публике вкус к изящному и подстегнуть ее любознательность. В туловище монахини, стоявшей над входом, смазали и привели в действие механизм, так что теперь она с утра до вечера судорожно дергала головой, к вящему удовольствию жившего через дорогу цирюльника, который, будучи не только горьким пьяницей, но и яростным протестантом, объяснял судороги монахини пагубным воздействием римско-католического богослужения на человеческий ум и выводил отсюда соответствующую мораль. Оба возчика под разными обличьями непрерывно сновали взад и вперед, заявляя во всеуслышание при выходе из зала, что им в жизни не приходилось видеть ничего подобного за свои деньги, и со слезами на глазах умоляли окружающих не лишать себя такого наслаждения. Миссис Джарли на своем посту за кассой позвякивала серебром с полудня до позднего вечера и торжественным голосом внушала толпе, что билет стоит всего шесть пенсов и что отъезд музея в турне по Европе для услаждения коронованных особ назначен ровно через неделю.
— Спешите, спешите, спешите! — каждый раз взывала миссис Джарли, заключая свою речь. — Помните, что грандиозный музей Джарли, насчитывающий больше ста восковых фигур, — единственное собрание в мире! Все прочие — грубая подделка и надувательство. Спешите, спешите, спешите!
Глава XXXIII
По ходу нашего повествования нам пришло время ознакомиться с кое-какими обстоятельствами, касающимися домашнего уклада мистера Самсона Брасса, — и так как более благоприятной минуты для этого, пожалуй, не найдется, историк берет любезного читателя за руку, поднимается вместе с ним в воздух и, рассекая его с быстротой, какая и не снилась дону Клеофасу Леандро Пересу Замбулло [52] , совершившему столь же приятное путешествие в обществе своего друга-демона, спускается прямо на мостовую улицы Бевис-Маркс.
52
Дон Кледфас Леандро Перес Замбулло— герой романа французского писателя Алена Рене Лесажа (1668-1747) «Хромой бес» (1707). Здеь упоминается эпизод из этого романа.
Бесстрашные воздухоплаватели стоят перед мрачным домишком — бывшей обителью мистера Самсона Брасса.
В те дни, когда он проживал здесь, в окне этого домишка, выдвинувшемся на самый тротуар, так что прохожие, державшиеся ближе к стене, задевали рукавом его мутное стекло, что шло ему лишь на пользу, ибо оно было покрыто слоем грязи, — в этом самом окне висела перекошенная буро-зеленая занавеска, которая успела выгореть и сильно потрепаться за свою долголетнюю службу и не только не мешала разглядеть с улицы внутренность скрывавшейся за ней маленькой полутемной комнаты, но, казалось, даже облегчала эту задачу. Впрочем, любоваться там было нечем. Колченогая конторка с разбросанными по ней для пущей важности бумагами, изрядно потрепавшимися и пожелтевшими от долгого пребывания в карманах; по обеим сторонам этого ветхого предмета обстановки две табуретки; у камина предательское старое кресло, которое стискивало своими иссохшими ручками многих клиентов, помогая хозяину выжимать из них все соки; подержанная картонка из-под парика, набитая бланками, повестками, исполнительными листами и прочими юридическими онерами, которые служили когда-то содержанием головы, которая служила содержанием парика, который в свою очередь служил содержанием картонки, превращенной теперь в хранилище этих бумажек; два-три судебных справочника, баночка с чернилами, песочница, обшарпанная метла, ковер, отчаянно цепляющийся своими лохмотьями за гвоздики, вбитые в пол, — все это в совокупности с пожелтевшей обшивкой стен, закопченным потолком, пылью и паутиной было главным украшением конторы мистера Самсона Брасса.
Но описанные нами неодушевленные предметы имели не большее значение, чем дощечка на двери с надписью «Адвокат Брасс» или болтавшийся на дверном молотке билетик: «Сдается комната для одинокого джентльмена». В конторе обычно находились и предметы одушевленные, о которых стоит поговорить подробнее, так как они играют видную роль в нашем рассказе и, следовательно, представляют для нас немалый интерес.
Один из этих предметов не кто иной, как мистер Брасс, уже появлявшийся
53
…нечто вроде амазонки от юриспруденции…— ирония Диккенса. Амазонки — женщины воительницы, жившие в малой Азии и на берегах Меотийского озера (греч. миф.).
Итак, мисс Салли Брасс была девица лет тридцати пяти, высоченного роста, костлявая, отличавшаяся чрезвычайно решительными повадками, которые, может быть, и заставляли ее поклонников утаивать свои нежные чувства к ней и держали их на почтительном расстоянии, не в то же время рождали в сердцах мужчин, имевших счастье находиться в ее обществе, нечто подобное благоговейному трепету. Лицом она очень напоминала своего братца Самсона, и сходство это было настолько разительно, что если б девическая скромность и женственность манер позволили мисс Брасс нарядиться шутки ради в платье брата и сесть рядом с ним, то даже самые старые их друзья не сразу отличили бы Самсона от Салли и Салли от Самсона, тем более что верхнюю губу этой девицы оттеняла рыжеватая растительность, которую, при наличии мужского костюма, вполне можно было бы принять за усы. Впрочем, то были, по всей вероятности, ресницы, попавшие не туда, куда следует, так как глаза мисс Брасс обходились без этих украшений, хоть и естественных, но по сути дела лишних. Цвет лица у мисс Брасс был желтый — точнее, грязно-желтый, зато на кончике ее веселенького носа в виде приятного контраста рдел здоровый румянец. В ее голосе звучали необычайно внушительные нотки — густые, низкие, и забыть его было невозможно. Ходила она в плотно облегающем фигуру зеленом платье, почти одного оттенка с оконной занавеской, схваченном сзади у шеи массивной пуговицей огромных размеров. Зная, без сомнения, что элегантный вид достигается простотой и скромностью наряда, мисс Брасс не носила ни воротничков, ни шейного платка, зато прическу ее неизменно украшал коричневый газовый шарфик, похожий на крыло летучей мыши, который приляпывался как придется и с успехом заменял изящный, легкий головной убор.
Таков был внешний облик мисс Брасс. Что же касается ее внутренних качеств, то, обладая весьма стойким и энергичным характером, она с ранних лет со всем пылом своей натуры отдалась изучению юриспруденции, причем не считала нужным парить орлом в заоблачных ее высях, а предпочитала шнырять наподобие ужа в стихии, более свойственной этому роду деятельности, то есть в мутной воде. Подобно многим выдающимся умам, мисс Брасс не ограничивала себя одной теорией и не останавливалась перед практическим применением своих знаний, а именно: переписывала бумаги крупным и мелким почерком, без единой помарки заполняла бланки — короче говоря, делала все, что полагается делать конторщику, вплоть до копировки пергаментов и чинки перьев. Трудно себе представить, каким образом обладательница стольких совершенств все еще оставалась мисс Брасс! Одела ли она свое сердце в панцирь, оберегая его от мужской половины рода человеческого, или же обожателей, которые были бы не прочь добиваться и добиться ее благосклонности, отпугивало то обстоятельство, что, будучи весьма сведуща в законах, эта особа, по всей вероятности, знала назубок некий его пункты, касающиеся так называемых нарушений обещанья жениться? Как бы то ни было, но мисс Брасс не состояла в браке и проводила все свои дни на старом табурете, лицом к лицу с братом Самсоном, и здесь кстати будет заметить, что между этими двумя табуретами они ухитрились положить на обе лопатки, то есть разорить дотла, не один десяток клиентов.
Однажды утром мистер Самсон Брасс сидел на своей табуретке и переписывал очередной судебный иск, яростно царапая пером, точно перед ним лежала не бумага, но сердце того человека, против которого этот иск был направлен, а мисс Брасс сидела на своей табуретке и чинила перо, готовясь приступить к излюбленному ею занятию — составлению небольшого счетика клиенту. Так они сидели довольно долгое время, пока мисс Брасс не нарушила молчания.
— Ты скоро кончишь, Сэмми? — спросила мисс Брасе, нежные девичьи уста которой смягчали все слова и даже из Самсона делали Сэмми.
— Нет, — ответил он. — Помогла бы мне вовремя, тогда давно бы кончил.
— Ах, вот как! — воскликнула мисс Салли. — Тебе нужна моя помощь! А кто собирается нанимать писца?
— Точно я его ради собственного удовольствия нанимаю или по собственной воле! — огрызнулся мистер Брасс, взяв перо в зубы и со злобной усмешкой посмотрев на сестру. — Чего ты, сатана, пристала ко мне с этим писцом?
Читатель, вероятно, будет удивлен и даже поражен, услышав, как мистер Брасс обращается с почтенной леди, и поэтому здесь надо отметить следующее: привыкнув к тому, что его сестра выполняет мужскую работу, мистер Брасс незаметно для самого себя стал разговаривать с ней так, будто она была мужчина. Ни он, ни она не находили в этом ничего удивительного, и мистер Брасс частенько называл сестру «сатаной», да еще присовокуплял к «сатане» всякие эпитеты, а мисс Брасс нисколько не смущали такие вольности, как не смутило бы всякую другую леди обращение «ангел».