Лавка нищих. Русские каприччио
Шрифт:
Дни запрыгали, как курчавые барашки в Тошиной любимой рекламе: друг за дружкой, быстрей и быстрей.
Это были дни удач и какого-то карусельного счастья. То, другое, третье; деньги, премии, наградные листы. Внезапно подобрались новые сотрудники: режиссер, редактор, какая-то девушка в прозрачных юбках. Передач стало меньше, но платить меньше не стали.
Антоша все предугадывал наперед. Все телеканальские козни, все подставы развеивал еще до того, как они были затеяны.
Ему кружило голову крашеное охрой, обтыканное красными и синими лампочками, карнавальное колесо.
Он угадал несколько цифр в лотерее «Бимбо». Но выигрыш взять
Иногда кто-то бережной, едва уследимой рукой, рассаживал на карусельном колесе, вертящемся вместе с Тошей, новые карнавальные фигуры.
Тут были:
– лошадь из отдела электронных писем;
– слон, владелец антикварного салона;
– женщина из Комитета помощи беженцам, откидывающаяся на карусели назад всем телом, смеющаяся гаерским смехом, беленная широкой малярной кистью, да еще на ходу бреющая себе череп по-бандитски: опасной бритвой, и тут же обритые места сдабривающая обильной пеной...
Венцом Тошиной карусельной жизни стал московский ураган.
Вычислив ураган с точностью до часа и даже до минуты, предугадав, в каком направлении будут валиться деревья и слетать жестяные кровли, – он погнал в самую сердцевину урагана, в Люблино – якобы за фотоснимками – новую свою редакторшу. Тоше казалось: побитая градом, жалкая и мокрая, редакторша хоть на сутки да прекратит донимать его произношением, начавшим портиться просто так, ни с того ни с сего... Редакторшу, однако, искалечило серьезно. Ее надолго положили в больницу.
Так прошел месяц. Все предугадывать, все знать – такой расклад стал Антоше не мил. Ему хотелось беспричинного дуралейства, резких, ничем не подготовленных случайностей.
Хотелось, чтобы из тихоструйного студийного зеркала вынырнул вдруг незваный «ночной гость». Мокроусый, страшный! Или пусть вынырнет все тот же надувала. Брякнет какую глупость. Обует зрителей прямого эфира, тут же, на месте.
Хотелось, чтобы снова явилась восточная женщина – узбечка, цыганка, – которая в тот памятный вечер хотела обобрать Тошу до нитки, и которую он высадил прямо из такси голой задницей на асфальт, когда возвращались из «Советского ресторана». В ресторане на 9-й Парковой по стенам висели Дзержинский, Кастро, Каганович. С плакатов несли околесицу про мир и братство Андропов и Сталин, бодро заявлял о себе несуществующий – и оттого полностью идиотский – прогресс, которого Тоша уже не пугался, как черт ладана, но который все еще был готов наподдать ему коленкой под зад.
«Островок Рейля» пылал в Тошином мозгу трескучим, неумело разожженным костром. И единственное, что этот костер интуиций и предчувствий гасило – так это все то же гадкое пойло: табачок на спирту.
Но и такого пойла было уже мало!
Тоше представлялось: он стаскивает со шкафа полутораметровую лодку-сигару, а внутри сигары – свистит и булькает горячий дым, вперемешку с холодной водочкой. Славно! Сладко! Тут же он глубоко и без перерыва дымом сигарным затягивается: день затягивается, другой, третий. Затягивается, и знает: высосать всю дымно-влажную прелесть из чудной сигары он сможет не раньше как за год, за два! Уф! Уф! Табачный пьяница! Не кто-то вам другой!
Правда, к концу месяца Антоша измотался, сник и решил снова ехать к народному целителю.
Целитель
– Только ничего мне, еханый насос, не говорите! И так все знаю. Вы пришли, чтобы я поддал жару, утроил пыл вашего «огонька»!..
«Сейчас он скажет: И я это сделаю», – подумал про себя Антоша, и надувала сказал:
– И я вам – без сомнения – помогу!
– Не то. Не в том смысл. – Антоша уселся в кресло, задумался. – Я вот о чем. Вы мне этот «огонек» – совсем пригасите. Утопите его в глубоком колодце. Устал я от этой карусели: все знаешь, все предчувствуешь. Ну ее, эту интуицию, в болото! Она у меня в голове – как чья-то слишком интеллигентная мордашка у нас на эфире – «бликует» и «бликует»!
– А вы – тонкач. Да, вы значительно тоньше, чем я думал. Ну так вот что я вам, тонкач вы хренов, про нашу интеллигенцию скажу. Думаете, интеллигенция – это знание, или – гражданская совесть? Дудки! Интеллигенция – это интуиция! Верно почуять и правильно решить. Гибель интуиции – и есть гибель интеллигенции!
Антоша хотел надувалу выматерить, но вдруг испугался: «А ведь прав он. Кто учуял, куда ветер дует – тот нынче интеллигент и есть!»
Тут надувала сжалился, перестал скакать козлом, подступил к Антоше сбоку, дружески прикоснулся к плечу:
– Ну будет, лады, пособлю вам. Вижу: устали вы интеллигентом быть. И чудно. Ближе к народу – теплей и уроду. А то, может, к партейке какой прибьетесь? И здесь помогу. Побей меня гром, если вру!
Антоша с сомненьем глянул на шарлатана: «Заливает, нет у него таких возможностей...»
Шарлатан оценил Антошин взгляд по-своему. Он вдруг смутился, даже прикрыл глаза рукой:
– Тут у нас в России все душу ищут. А душа наша – может, как раз в «огоньке Рейля» и содержится. И еще. – надувала смутился сильней – огонек этот в пространстве двойника имеет! Если тот огонек, что в мозгу, и тот, что в пространстве, соединить – сила получится! Ладно, про это не буду.
Ну, про интеллигенцию и про огонек я вам объяснил.
Теперь – про ошибки официальной медицины. Все они, наши медики, жутко боятся смерти. Смерти пациента, смерти собственной. Как раз страх смерти и не дает им оценить человека как целое. А он, человек, состоит, между прочим, из двух равных половинок: из постоянно наличествующей в нем жизни и постоянно наличествующей в нем смерти! И одномоментно к ним устремлен. Изъятие из медицинской практики смерти, присутствующей в нас во время жизни приличной дозой яда, – и есть главнейшая ошибка медицины. Вы мне сперва смерть, смерть живую во всю ширь покажите! – обращался надувала к невидимым медикам, – а уж потом про жизнь вашу умершую толкуйте!
– Х-хватит умничать. – Антоша чувствовал: народный целитель может говорить час, два, три. А у Антоши внутри все горело. И он знал: если этот пожар залить сейчас вискарем – решимость, с которой шел к целителю, может навсегда исчезнуть. – Пригасите огонь! Быстрее!
– Лады. Я утоплю ваш «островок» в океане тупости, в океане лени, в океане...
– Топи скорей, дурила!
Надувала, важничая, погасил свет. Антоше стало легче.
Несколько дней он продолжал кружиться на привычной телекарусели: с выпивоном, с густым дымком, с предчувствием выигрышей, удач.