Лавкрафт
Шрифт:
Эта не слишком логичная с точки зрения последовательного материализма задача тем не менее увлекала Лавкрафта. Состояние современного ему общества он был готов расценивать с одной простой позиции — насколько оно способно смягчать для своих членов боль и несчастия, царящие во Вселенной. В традициях он видел опору для сохранения подобного общества, делающего существование менее мучительным, в разрушителях основ — проводников холода и беспощадного равнодушия, являющихся основой реальности. Говоря «высоким философским штилем», во Вселенной Лавкрафт усматривал лишь хаос, а космос воспринимал как иллюзию, сохраняющуюся благодаря совокупному самообману всего человечества.
Отсюда во многом проистекала и ксенофобия Лавкрафта, к началу 30-х гг. оформившаяся в четкое представление о том, что отдельные народы и культуры должны обособляться друг от друга, сохраняя собственное своеобразие. Лишь таким образом они могут сохранить иллюзию видимого порядка и обустроенного многообразия
В первую очередь литература для Лавкрафта оказывалась убежищем от хаоса и способом бросить вызов беспощадной Вселенной. Но в конечном итоге она тоже оказывалась не более чем развлечением и способом терапии, отвлекающей от истинной сути реальности. Впрочем, как и все остальные сферы деятельности людского рода.
Лавкрафт спокойно относился к критике литературы о сверхъестественном и даже признавал, что его «Йог-Сототия» — явно «незрелая концепция», всего лишь литературная игра. Однако это был естественный и, судя по неудачным попыткам писать чисто реалистические тексты, единственно возможный для него путь в прозе. Лавкрафта тянуло к хоррору как к глобальному литературному направлению во всем его многообразии. И единственную уступку, которую он делал в этом случае своим материалистическим воззрениям, заключалась в стремление объяснять все происходящее в его рассказах не с мистической, а с псевдонаучной точки зрения.
Подобный подход был относительно новым и пошел лишь на пользу лавкрафтовским текстам. Необходимость придумывать хоть какое-то, внешне правдоподобное объяснение описанным невероятным событиям, вместо того чтобы свалить все на дьявола или пресловутое глобальное «Зло с Большой Буквы», дисциплинировало писателя, заставляло четче работать его воображение. Строго говоря, Лавкрафт вообще никогда не был мистическим писателем, вроде М. Булгакова или Э. По, а всегда оставался научным фантастом. Конечно, «научным» не в том смысле, что пытался пропагандировать «достижения передовой науки своего времени», а в принципиальном подходе к пониманию реальности.
Подразумеваемая картина мира, характерная для научной фантастики, зиждется на представлении о равнодушной и механистичной Вселенной, познаваемой лишь в очень ограниченных пределах. Этой же картины реальности всегда придерживался и Лавкрафт. Ведущее отличие его позиции от позиции большинства научных фантастов и 30-х гг., и «золотого века НФ» заключается в том, что вместо героев-победителей из «космических опер» и «историй об открытиях и изобретениях» в его текстах представали слабые люди, которых стремится сокрушить беспощадная и бессмысленная Вселенная. Единственная достойная позиция в текстах Лавкрафта — готовность персонажа выстоять в невыносимых условиях, и притом без всякого ожидания награды. (Зная о жизненных обстоятельствах самого писателя, хорошо понимаешь, откуда взялась и почему ему была так симпатична эта позиция.)
К тому же якобы научное объяснение событий лучше соответствовало литературному методу псевдореализма, восторжествовавшему в прозе Лавкрафта с конца 20-х гг. В начале 30-х гг. XX в. пришельцы-монстры из отдаленного космоса казались более реальными и соответствующими той картине мира, которую в те годы было приятно считать научной, нежели демоны и призраки старой литературы о сверхъестественном.
Научно-фантастический подход Лавкрафта к описанию жутких и невероятных событий в наибольшей полноте проявился в небольшом романе «Хребты Безумия». (Таково укрепившееся в российской литературной и переводческой традиции название. Хотя, видимо, более правильным был бы вариант — «В горах Безумия». Или даже — «У гор Безумия». Но что есть — то есть.) Этот объемный текст, который формально можно отнести к «аркхэмскому циклу», как, впрочем, и большинство того, что выходило из-под пера Лавкрафта в начале 30-х гг., был написан всего за месяц — с 24 февраля по 22 марта 1931 г. Затратив более сорока тысяч слов, писатель создал произведение, по форме соответствующее «географической фантастике» или так называемой «фантастике путешествий и открытий», но в итоге завершившееся каким-то невероятным прорывом в мистику, перечеркивающим все разгадки тайны, вроде бы уже совершенные героями романа. В «Хребтах Безумия» в наибольшей степени проявилось стремление Лавкрафта к созданию некоего сверхтекста, который бы объединил темы и мотивы предшествующих произведений.
Нельзя признать эту попытку полностью провалившейся хотя бы потому, что роман относится к числу несомненных удач фантаста. Но в то же время сделанное в финале «Хребтов Безумия» одновременное объединение намеков на предыдущие рассказы в одном абзаце выглядит слишком искусственным. Впоследствии Лавкрафт включал
«Хребты Безумия» начинаются с рассказа об отправке в Антарктиду экспедиции, якобы подготовленной и проведенной Мискатоникским университетом зимой 1930–1931 гг. Главный герой романа, один из руководителей экспедиции Уильям Дайер создал этот текст, чтобы отговорить людей от дальнейшего исследования Антарктики или хотя бы предупредить их о грозящих опасностях. Даже вполне удачное начало экспедиции уже вызвало у Дайера жутковатые предчувствия. В этом эпизоде Лавкрафт дал волю стремлению связывать свои тексты в некую единую историю: «Все вокруг напоминало странные и тревожные азиатские пейзажи Николая Рериха, а также еще более невероятные и нарушающие душевный покой описания зловещего плоскогорья Ленг, которые дает безумный араб Абдул Альхазред в мрачном “Некрономиконе”. Впоследствии я не раз пожалел, что, будучи студентом колледжа, заглядывал в эту чудовищную книгу» [300] . Позднее в тексте появится и упоминание трудов профессора А. Уилмарта из «Шепчущего в ночи» — «большого эрудита, но крайне неприятного человека» [301] .
300
300. Лавкрафт Г.Ф. Хребты Безумия. Пер. В. Бернацкой // Лавкрафт Г.Ф. Хребты Безумия. М., 1995. С. 321.
301
301. Там же. С. 352.
Во время первых разведывательных работ на южном континенте один из экспедиционных отрядов открывает огромный горный хребет, чьи вершины вздымаются на фантастическую высоту — более десяти тысяч метров. Здесь же во время буровых работ и раскопок члены экспедиции натыкаются на обширную коллекцию древних ископаемых. Путешественники, оставшиеся в базовом лагере, с удивлением узнали «о найденных раковинах, костях ганоидов и плакодерм, останках лабиринтодонтов и текодонтов, черепных костях и позвонках динозавра, кусках панциря броненосца, зубах и крыльях птеродактиля, останках археоптерикса, зубах миоценских акул, костях первобытных птиц, а также обнаруженных останках древнейших млекопитающих — палеотерий, ксифодонтов, эогиппусов, ореодонтов и титанофонеусов» [302] . В то же время среди опознанных доисторических животных учеными были обнаружены невиданные никем ранее останки: «Длина находки — шесть футов, ширина — три с половиной; можно накинуть на каждый размер, учитывая потери, еще по футу. Похоже на бочонок, а в тех местах, где обычно клепки, — набухшие вертикальные складки. Боковые обрывы — видимо, более тонких стеблей — проходят как раз посередине. В бороздах между складками — любопытные отростки, что-то вроде гребешков или крыльев; они складываются и раскрываются, как веер» [303] .
302
302. Там же. С. 335.
303
303. Там же. С. 338.
Здесь у Лавкрафта, как и в «Шепчущем в ночи», проявляется не слишком удачное стремление описать нечто принципиально неописуемое. Читатель тщетно напрягает воображение, пытаясь вообразить «в центре тела, на каждой из пяти вертикальных, похожих на клепки, складок — светло-серые гибкие лапы-щупальца. Обвернутые в настоящий момент вокруг тела, они способны в деятельном состоянии дотягиваться до предметов на расстоянии трех футов — как примитивная морская лилия с ветвящимися лучами. Отдельные щупальца у основания — трех дюймов в диаметре, через шесть дюймов они членятся на пять щупалец, каждое из которых еще через восемь дюймов разветвляется на столько же тонких, сужающихся к концу щупалец-усиков — так что на каждой “грозди” их оказывается по двадцать пять. Венчает торс светло-серая, раздутая, как от жабр, “шея”, на которой сидит желтая пятиконечная, похожая на морскую звезду “головка”, поросшая жесткими разноцветными волосиками длиной в три дюйма» [304] . Но, несмотря на все усилия автора, цельной картины не получается. Хотя главный эффект — вызвать ощущение полной чуждости этих существ чему-либо, известному людям, — достигается. Другое дело, что его можно было бы получить и при меньшей затрате сил и бумаги.
304
304. Там же. С. 339–340.