Лазарь и Вера (сборник)

Герт Юрий Михайлович

Боже, какими тусклыми, погасшими были ее глаза, когда она вернулась, когда ходила из комнаты в комнату, неслышно, как тень, и, казалось, все чего-то искала, искала — и не могла найти...

— Вы правы, Джульетта, милая... Наверное, вы правы... — проговорил он размягченным голосом, когда она возобновила разговор.

— Не знаю... Кажется, я слишком вам всякого наговорила... Вы не принимайте на свой счет...

— Почему же?.. В том, что вы сказали, так много горького и справедливого...

— Можно бы и больше...

— Но я хотел бы сказать вам тоже кое-что... — Теплицкий закурил, поставил пепельницу на пол, между тумбочкой и кроватью. — Все это так, я ничего не собираюсь опровергать...

Но ведь они, эти самые парни и девчата, которые бывают на «Сопке любви», вы так ее красочно изобразили, — ведь они, они, а не кто другой, возведут комбинат, в котором нуждается вся страна, возведут домны, прокатный стан... Здесь будет город — парки, сады, прямые, широкие улицы, дома с отдельными, на каждую семью квартирами... Здесь будет все, что положено иметь крупному современному городу — магазины, спорткомплексы...

— А душа?.. — тихо, едва слышно произнесла она.

— Душа?..

— Да, душа... Душа — это главное... Если нет души — зачем все это?.. Все, про что вы говорили?..

— Зачем?.. Как зачем?.. — опешил Теплицкий.

Он был журналист, и неплохой. Для него всегда было важно — выполнить задание редакции, помочь многодетной матери получить квартиру, наказать негодяя, защитить честного человека... Но то, о чем говорила Джульетта...

— Ведь человек может быть сытым, — продолжала она, — может спать в чистой постели, носить сплошной импорт, жить в отдельной секции с балконом или лоджией — и оставаться... Да, оставаться скотиной. Хотя у каждого человека — нормального человека — есть душа... Но ее стараются не замечать... Или даже вытравить ее из человека...

— М-м-м... — Теплицкий почесал ногу об ногу. — Ну, а позвольте вас спросить: что это такое — душа?..

— Душа?.. — Она помолчала. Молчание, показалось ему, было долгим, и не ее дыхание слышал он в трубке, а трубка дышала в его руке. — Душа — это любовь... Понимаете?..

— М - м - м... Не совсем.

— Ну, это... Когда любят не за что-то, а просто — любят... Шекспир это понимал. «Ее глаза на звезды не похожи...», а он все равно любит... За душу. Ведь душа — это то, чем человек отличается от животного. Иначе он вел бы себя, как собаки или кошки, или куры и петухи... Понимаете?..

Уже потом, когда разговор прервался, он подумал о жене... После поликлиники, в которой она работала, после беготни по участкам, приема больных, очередей в магазинах, домашних дел и готовки, она, вконец измотанная, забиралась под душ, надевала рубашку из грубой материи и валилась в постель. Тут же, в той же комнате, на стоявшей в углу кроватке, спал — или притворялся?.. — их сын. Лежа на раздвижной, узковатой для двоих диван-кровати, он чувствовал тепло ее округлых ягодиц, гладкость ее бедер — под мягко скользившей по ним рукой. Он боялся оборвать ее сон, растревожить ее изнемогшее от усталости тело, он берег ее покой... И при каждом удобном случае изменял ей, не коря себя за это. Изменяла ли она ему?.. Порой ему даже хотелось, чтобы это произошло, чтобы она испытала с кем-то другим радость, восторг, самозабвение — и у нее возникло бы желание повторить это ощущение с ним... Но тела их, механически соединившись в минуты короткой ласки, тут же становились чужими друг другу... Была ли это любовь, о которой говорила Джульетта?..

— Душа... — пробормотал он, внезапно почувствовав неприязнь к телефонной девице, непрошено вторгающейся в его личную, потаенную для сторонних взглядов жизнь. — Душа... Этим пусть занимаются священники...

— А вы знаете, я иногда молюсь... — У нее была прежняя, наивно-доверительная интонация, она не заметила перемены в его голосе. — Молюсь богу... Вы скажете, что я дура или сумасшедшая, но это правда... Мне кажется, что-то такое на

свете должно быть... Ведь для чего-то мы рождаемся, существуем... Зачем-то у нас есть не только тело, но и душа... И если Он в самом деле существует, скажите — почему Он одним дает все, а другим — ничего?.. Разве это справедливо?..

— Вероятно, у Господа Бога свои понятия о справедливости...

Он посмотрел на часы. Было около четырех. Сквозь не зашторенное окно он видел небо с крупными звездами, а в промежутках между ними — серебрящееся мелкой пылью.

— Извините, — послышалось в трубке, — я всю ночь морочу вам голову...

— Продолжайте, Джульетта... — Он с усилием подавил зевок. — Продолжайте.

— Вы смеетесь надо мной?..

— Что вы...

Ему показалось, из трубки донесся приглушенный всхлип... Он представил себе комнату, заставленную телефонной аппаратурой, холодно поблескивающие никелем стенды, штырьки, опутанные сетью проводов, мигание лампочек, зуммер... И среди всего этого — она, Джульетта, с ее мыслями о Боге, о душе... Одна, с дужкой наушников на голове, с теми же звездами за окном, той же звездной пылью...

— Вы плачете?..

— Нет - нет... Это что-то с телефоном...

Теперь он услышал — уже более отчетливо — как она всхлипывает.

Он вдруг увидел, словно со стороны, себя и ее — среди черной, пустой, тоскливой Вселенной, они кружили, подобно двойным звездам, вокруг единого центра, тяготея друг к другу и не сближаясь...

— Джульетта, — сказал он, — я хочу вас увидеть.

— Зачем?.. — В ее голосе прозвучала откровенная настороженность.

— Увидеть, поговорить...

— Но ведь мы и так разговариваем...

— Джульетта, я хочу вас видеть! — произнес он с напором, которому и сам удивился.

— Это ни к чему... Я ведь сказала: я не из таких...

— Поверьте, я и не думал ни о чем таком... Просто посидим... Хотите — в ресторане, хотите — у меня в номере... Попьем чайку, поболтаем... Познакомимся...

— А потом?..

— Потом?..

— Вот-вот, потом... Помните песенку: «То не ветер ветку гнет, то не ива клонится...» Ну, и дальше...

— Что — «и дальше»?..

— А вы не знаете?.. — Она рассмеялась, закатилась злым смешком. — «Он в постель ее зовет, хочет познакомиться...» Только там на самом деле другие слова... Как это вы не слышали...

— Джульетта, да я вас пальцем не трону...

— Так все говорят!..

Под утро, пока за ним приехал директорский «козлик», чтобы везти на объект, ему удалось проспать еще час-полтора. День был жарким, солнце — раскаленным, как металл, заливаемый из ковша в опоку. Теплицкий ходил по стройке, в голове шумело, как с похмелья, земля под ногами слегка покачивалась, глаза щипала цементная пыль, седым слоем оседавшая на брюках, на рубашке, на волосах. Он заносил в блокнот обрывки разговоров, отмечал про себя — этот материал годится для проблемной статьи, этот — для очерка, этот возьмут на радио... Но с кем он в этот день ни встречался, о чем ни беседовал, в какие запутанные истории ни вникал — на все, казалось ему, смотрит он с какой-то недоступной ни для кого высоты. Все предметы вокруг словно излучали какое-то нежное, только ему заметное сияние. Звон и грохот, несущиеся со всех сторон, рычание самосвалов, рев угодивших в колдобину грузовиков, самые разнообразные, какофонические звуки, рожденные стройкой, превращались в музыку, полную напряжения и мажора... Время, в котором он существовал, приобрело как бы два измерения: с одной стороны, оно мчалось, начиненное нескончаемой журналистской суетой, захлестывало напором все новых, перекрывающих друг друга впечатлений, с другой — тянулось томительно в ожидании вечера, ночи, минуты, когда раздастся телефонный звонок...