Лазоревая степь (рассказы)
Шрифт:
— Стой!.. Не убивать парня!.. Стой — нехай докажет, тогда пристукаем!..
Приподнял Петьку с земли, встряхнул:
— Говори!
У Петьки перед глазами плывет земля и клочковатое взлохмаченное небо. Собрал в один комок всю волю, заговорил:
— Убивайте!.. один конец!..
Сзади гаркнули:
— Громче… ничего не слыхать!
Петька вытер рукавом сбегающую с виска кровь, сказал, повышая голос:
— Обдумайте толком. Махно доведет вас до Румынии и бросит!.. Ему вы нужны только сейчас!.. Кто хочет холопом быть — уйдет с ним,
В балке сыро. Тишина. Дышать всем трудно, словно нехватает воздуха…
Ветер низко над землей стелет тучи. Тишина… тишина…
Пулеметчик потер рукой лоб, спросил тихо:
— Ну, как, хлопцы?..
Потупленные головы. В стороне сотник Кирюха разодрал на простреленной груди рубаху, в последний раз взбрыкнул ногами и затих, мелко подрагивая.
— Кто сдаваться — отходи направо! Кто не хочет — налево! — крикнул Петька.
Пулеметчик отчаянно махнул рукой и шагнул направо, за ним хлынули торопливо и густо. Человек восемь остались на месте, помялись, помялись и подошли к остальным…
Через пять минут к совхозу шли тесной валкой. Впереди Петька и пулеметчик Манжуло. У Петьки на заржавленном штыке разорванная, вшами испятнанная белая исподняя рубаха вместо флага.
Из ворот совхоза высыпали кучей. Винтовки на изготове, смотрят недоверчиво.
Не доходя шагов триста, сотня стала. Петька и Манжуло отделились, без винтовок двинулись к совхозу. Навстречу им двое совхозцев. На полдороге сошлись. Поговорили немного. Бородатый совхозец обнял Петьку. Манжуло, утирая усы, крест на крест поцеловался с другим.
Гул одобрения с той и с другой стороны. Сотня с лязгом сваливает в одну кучу винтовки и по одному, по два, кучками идут в распахнутые ворота совхоза.
Из округа приехал в совхоз уполномоченный ЧЕКА. Расспросил Петьку, записал показания в книжку и, пожав ему обе руки, уехал.
Часть махновцев влилась в красный кавалерийский полк, преследовавший Махно, остальные пошли в округ, в военкомат. Петька остался в совхозе.
После пережитого так хорошо без движения лежать на койке, как будто утихает режущая боль в порожней глазной впадине, будто никто с роду не волочил Петьку на аркане, не бил смертным боем… Недавнее прошлое как-то не помнится, не хочет Петька его вспоминать; но когда в совхозовском клубе идет мимо треснувшего зеркала, мимоходом увидит свое землистое, изуродованное лицо — горечь сводит губы и труднее становится дышать.
Во вторник, перед вечером, в комнату к Петьке вошел секретарь совхозовской ячейки. Сел на койку рядом с Петькой, поджал свои длинные в охотничьих сапогах ноги, откашлялся:
— Приходи через час в клуб на общее собрание!
— Ладно, приду.
Посидел секретарь и ушел. Через час Петька в клубе. Слушает доклад председателя совхоза, агронома, заведующего кирпичным заводом, ветеринара. Перед Петькой в отчетных цифрах проходит налаженная, размеренная, как часы,
Протокол. Выработка резолюций. Пожелания.
В текущих делах слово спросил секретарь ячейки:
— Товарищи, у нас в совхозе живет комсомолец Кремнев, Петр. Вы знаете, что ему мы обязаны тем, что сохранили совхоз от разгрома. Ячейка предлагает отправить Кремнева в округ на излечение, а потом зачислить его на освободившееся место на нашем заводе. Давайте голоснем. Кто за?
Единогласно. Воздержавшихся нет. Но Петька встал со скамьи, из порожней глазной впадины бежит у него на щеку торопливая мутная слеза. У Петьки губы сводит. Постоял, оглядел собрание прижмуренным глазом, сказал, трудно ворочая непослушным языком:
— Спасибо, но я не могу остаться у вас… Я рад бы работать с вами… Но дело в том… дело вот в чем: у вас жизнь идет, как по шнуру, а там… в станице, откуда я… там жизнь хромает, насилу наладили дело, организовали ячейку, и теперь, может быть, многих нет… махновцы порубили… и я хочу туда… там сильнее нуждаются в работниках…
Все молчат. Все согласны. В клубе тишина.
Провожать пошли чуть ли не всем совхозом. Пока попрощался Петька и поднялся на гору — смерклось. Над дорогой, над немым строем телеграфных столбов расплескалась темнота…
Ползет над Доном, повыше лобастых насупленных гор, Гетманский шлях. Молча шагает Петька.
В черной вязкой темени, в пустой тишине спящей ночи звонко чеканятся шаги. Похрустывает под ногами иней. Ямки, вдавленные лошадиными копытами, затянуты тоненькой пленкой льда. Лед хрупко звенит проламываясь, хлюпает мерзнущая вода.
Из-за кургана, караулящего шлях, выполз багровый от натуги месяц. Неровные, косые плывущие тени рассыпались по степи. Шлях засеребрился глянцем, голубыми отсветами покрылся ледок.
Молча шагает Петька, раскрытым ртом жадно хлебает воздух. Увядающая придорожная полынь пахнет горечью, горьким потом…
Без конца кучерявится путь-дороженька, но Петька твердо шагает навстречу надвигающейся ночи, и из голубого полога неба бледно-зеленым светом мерцает ему пятиугольная звезда.
Продкомиссар
В округ приезжал областной продовольственный комиссар.
Говорил, торопясь и дергая ехидными, выбритыми досиня губами:
— По статистическим данным с вверенного вам округа необходимо взять сто пятьдесят тысяч пудов хлеба. Вас, тов. Бодягин, я назначил сюда на должность окружного продкомиссара, как энергичного, предприимчивого работника. Надеюсь. Месяц срока… Трибунал приедет на-днях. Хлеб нужен армии и центру вот как… — ладонью чиркнул по острому щетинистому кадыку и зубы стиснул жестко. — Злостно укрывающих — расстреливать!..
Головой голо остриженной кивнул и уехал.
Телеграфные столбы, воробьиным скоком обежавшие весь округ, сказали: разверстка.