Лазоревый грех
Шрифт:
Когда у меня в глазах прояснилось, Калеб смотрел перед собой, не видя, полуоткрыв губы. Это было так, будто сама Белль его коснулась, а ее прикосновение распространяет похоть, вожделение всякого рода.
Я вернулась в собственную голову и в собственную кожу, но желание Белль осталось во мне, и я не могла его вытолкнуть. Она была права: жажда крови — это не смерть.
Я рванула руки из-под рубашки Калеба. Пуговицы отлетели, обнажился торс. Когда я каналировала жажду крови Жан-Клода, она почти всегда была направлена к шее, запястью, сгибу руки, иногда внутренности паха, к самым
Моя собственная логика попыталась спорить. Есть другие места, где больше крови и ближе к поверхности. Само удивление от того, что Белль не обратилась к более обычным местам, помогло мне ее оттолкнуть.
Хрипло прозвучал голос Калеба:
— Почему ты остановилась?
— Я не думаю, что ей секса хочется, — прозвучал спокойный голос Натэниела.
Я повернулась на его голос. Если бы мной двигал ardeur, этого было бы достаточно, чтобы я поползла к нему. Но Натэниел был прав: дело было не в сексе, а в пище, а Натэниел пищей не был. Отсюда следует, что Калеб был? Не слишком приятная мысль.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Калеб.
Я глядела на его голую грудь, на юное, еще не созревшее лицо. Он явно недоумевал. Я сказала вслух, хотя не обращалась ни к кому из сидящих в машине:
— Он не понимает.
— Очень скоро поймет, — шепнула Белль.
— Кажется, твой выход на поле, — прозвучал голос Джейсона с переднего сиденья.
— Что? — спросил Калеб.
— Тебя пожуют малость, — объяснил Джейсон.
Сочетание моей моральной дилеммы и того, что Белль хотела взять кровь из необычного места, такого, которое мне казалось бессмысленным, помогло мне выплыть на поверхность. Я опустилась на колени, чуть отделившись от тела Калеба.
— Нет, — сказала я вслух, и никто из ребят мне не ответил — будто до них дошло, что я не обращаюсь ни к кому из них.
Голос Белль у меня в голове:
— Я пока что обращалась с тобой нежно, ma petite.
— Я не твоя ma petite, и перестань на фиг меня так называть.
— Если ты не принимаешь моей доброты, я перестану тебе ее предлагать.
— Если это у тебя доброта, то не хотелось бы мне видеть...
Я не закончила фразу, потому что Белль показала мне, что действительно была до сих пор добра.
Она не подчинила меня, она врезалась в меня оглушительным, перехватывающим дыхание ударом силы. На миг — или на вечность — я повисла в пустоте. Не стало ни джипа, ни Калеба, я ничего не видела, не ощущала, меня не было. Не было ни света, ни тьмы, ни верха, ни низа. Я испытывала близкую смерть, мне случалось терять сознание, отключаться, но в тот момент, когда Белль меня пронзила, я была ближе всего к ничто за всю свою жизнь.
В это ничто, в эту пустоту упал голос Белль:
— Жан-Клод начал танец, но оставил его неоконченным между тобой, собой и волком. Он позволил сантиментам повлиять на его решение. Я не могу не спросить себя, так ли я хорошо его выучила.
Я хотела ответить, но не помнила, где у меня рот или как надо вдохнуть. Я не могла вспомнить, как отвечают.
— Я
Ее голос шептал во мне все ниже и ниже, дрожал в теле, но, чтобы ее голос танцевал в моем теле, мне надо было иметь тело. Я снова оказалась в нем, будто упав с огромной высоты. Я лежала, тяжело дыша, на полу, глядя на пораженное лицо Калеба и встревоженное лицо Натэниела.
Голос Белль скользил по моему телу как умелая рука. До меня вдруг дошло, кто обучил Жан-Клода использовать голос как средство соблазна.
— Но тебя, ma petite, тебя я понимаю.
Я глубоко и прерывисто вдохнула, и больно стало во всей груди, будто я долго-долго обходилась без дыхания. Голос оказался хриплым:
— О чем ты лопочешь?
— Четвертая метка, ma petite. Без четвертой метки ты не принадлежишь Жан-Клоду по-настоящему. Это как различие между помолвкой и браком. Одно навсегда, другое — не обязательно.
Я поняла, о чем она говорит, за секунду до того, как увидела два танцующих медового цвета огня перед собой. Я знала, что это вторая метка, потому что уже до этого трижды ее получала: дважды от Жан-Клода и один раз от вампира, которого я убила. Никогда раньше я не могла от этого защититься. Я знала по опыту, что никакое физическое действие меня не спасет. Это не то, что можно ударить или застрелить. А я терпеть не могу ничего такого, что не ударишь и не подстрелишь. Зато у меня есть другие умения, не совсем физические.
Я потянулась по метафизическому шнуру к Жан-Клоду. Голос Белль парил надо мной, она оттягивала момент, наслаждаясь моим страхом.
— Жан-Клод еще мертв, он тебе не поможет.
Темные огни глаз начали снижаться, будто ангел зла спускался пожрать мою душу. Я сделала тогда единственное, что пришло мне в голову, — потянулась по другой стороне нашего метафизического шнура. Туда, где мне уже много месяцев не было помощи. К Ричарду.
Мне явился образ Ричарда в горячей ванне, на руках у Джемиля. Ричард поднял глаза, будто увидел меня. Он шепнул мое имя, но либо был слишком слаб, чтобы оттолкнуть меня, либо не пытался это сделать. На миг было так, как я и хотела, но меня тут же дернули назад, и я оказалась в собственной голове, в собственном теле. На этот раз Ричард не отбросил меня. Темные медовые огни горели у меня перед лицом, и неясно угадывалось очертание черных длинных волос, туман лица.
— Что это с нами в машине? — вопил Калеб. — Я ничего не вижу, но я чувствую! Что это за хреновина?
Приглушенный голос Натэниела прозвучал как-то громко:
— Белль Морт.
У меня не было времени поднимать глаза, смотреть на спутников, потому что заговорили губы фантома.
— Я не дам тебе получать силу от твоего волка. Я тебе поставила первую метку, и ты даже не знала этого. Я тебе дам вторую метку здесь и сейчас, и сегодня Мюзетт как мой представитель даст тебе третью. Когда мы с Жан-Клодом будем в тебе равны, три на три, тогда ты придешь ко мне, ma petite. Ты поедешь туда, куда я скажу тебе, сделаешь то, о чем я попрошу, лишь чтобы попробовать моей сладкой крови.