Лазоревый петух моего детства (сборник)

Погодин Радий Петрович

Шут ударил по струнам своей балалайки. Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный: «Будьте добры, причешите мне уши». Гладкий парикмахер сразу стал хвойный, Лицо вытянулось, как у груши. «СУМАСШЕДШИЙ! РЫЖИЙ!» Запрыгали слова. Ругань металась от

писка до писка. И до-о-о-олго Хихикала чья-то голова, Выдергиваясь из толпы, как старая редиска. [1]

Двор зашумел контрабасовым голосом. Из подворотни появилась старуха Маша.

1

В. Маяковский. «Ничего не понимают».

— Милиция знает дело. Милиция уже по всему городу рыщет. Найдут. Тем более что она такая заметная. — Старуха Маша увидела на скамейке Аркашкину кепку. Взяла ее в руки и принялась по сторонам озираться.

Пошарила за кустами, обошла вокруг вазы, в вазу заглянула. Встала на скамейку, посмотрела на дерево — может быть, ее внук в ветках спрятался.

— Он же не воробей, — сказал ей шут с балалайкой.

— Воробей не воробей, а он еще шустрее воробья. У меня от него каждый день седых волос прибавляется. — Старуха слезла со скамейки, недовольно глянула на шута. — Опять со своей трынкалкой?

Шут струны погладил. Они тихонько запели.

— Брось свою трынкалку, — строго сказала старуха Маша. — Культурный человек с балалайкой ходить постесняется.

Шут поиграл немного «Наш паровоз летит вперед…».

— Тьфу на тебя. Была бы жива твоя мать, она бы глаза со слезами выплакала. Я тебя вырастила с Дашей и Клашей. А ты кем стал? Шутом, прости господи.

Шут ударил по струнам. Струны крикнули.

— Шурка, — прошипела старуха, — я у тебя сейчас эту балалайку схвачу да как тебе по башке-то трахну… Из-за ней, из-за балалайки, ты холостой. Какая приличная девица на тебя с балалайкой поглядит?

— Не отвлекайтесь, тетя Маша, — сказал ей шут (дядя Шура).

Из прачечной вышли Аркашка и Ольга. Ольга — черноволосая. Ольга — пышноволосая. Аркашка вокруг нее вьется.

— Законно. Кармен — как две капли.

Ольга взяла у него зеркало, принялась волосы поправлять. Лицо у нее спокойное, как вода в тазу, и не понять, нравятся ей черные волосы или не нравятся.

Старуха выскочила на середину двора.

— Где ты был? — грозно спросила она у Аркашки.

— Там.

— Где это — там?

— Ну там, в прачечной.

— А это кто?

— Ну, девчонка из нашего класса. Пришла, чтобы я ей объяснил уроки.

— Ты ей уроки в прачечной объяснял? Что же это за уроки, скажите на милость?

— Обыкновенные. Из двух труб вытекает

вода…

— За рояль!

Скользкие Аркашкины уши выскользнули из старухиных пальцев. Аркашка нырнул в парадную.

— За рояль! — Старуха Маша, как поршень, вошла вслед за ним.

Тень опустилась на двор. Все во дворе замерло, будто гром сейчас грянет — огнем опалит. Двор зашумел грустно и жалобно. Из подворотни повеяло холодом.

Ольга уходила, оглядываясь, словно прощалась. Но из подворотни навстречу ей появился Аркашка. Как он из парадной вылез, только ему известно. Недаром мальчишки знают дома лучше строителей и управхозов.

— Не робей, — сказал он. — Дело обыкновенное.

— Я улечу. Принеси мне, пожалуйста, мой портфель. Там у меня деньги и документы. Денег мне до Архангельска хватит. Дальше меня знакомые летчики довезут через Амдерму.

— Я, может, тоже с тобой улечу. Папа по морям плавает, мама в командировке. Пускай сама сидит со своим роялем. Жди меня в охотничьем магазине на соседней улице. Если магазин закрыт или мало ли что, жди меня в парке. Там парк рядом.

Парадная чмокнула, словно из бутылки пробку вытянули. Во двор выскочила Аркашкина бабушка.

— Беги, Ольга. Жди, где условились.

Аркашка попытался проскочить у бабушки под рукой. Она схватила его за ворот и торжествующе крикнула:

— За рояль!

Когда ее крик замолк, шут (дядя Шура) тронул струны своей балалайки.

— Кстати о музыке, — сказал он. — Нас было трое в этом дворе. Мой старший брат, Матвей, ныне Аркашкин отец. Мой средний брат, Николай, и я, ныне шут. Мы все трое играли на балалайках. Мы выходили во двор, садились на эту скамейку — и со всех сторон отворялись окна, соседи слушали нас, заказывали свои любимые песни.

Шут сыграл старинную песню. Двор, припомнив мелодию, начал вторить ему. Забубнили подвалы, затрубили водосточные трубы, чердаки загудели, словно фаготы.

— Тогда мы были мальчишками. — Шут улыбнулся и еще поиграл немножко. Теперь он играл что-то очень печальное. — Но тете Маше показалось, что мы разбазариваем свои таланты, растрачиваем их не на том инструменте. Балалайку тетя Маша считает сувениром — и только, горькой памятью нашего прошлого, чем-то вроде лаптей.

Она повела нас в Дом культуры работников просвещения. Старшего зачислила в класс органа, среднего определила учиться на арфе, меня записали в класс скрипки.

Больше не открывались окна квартир. Музыка ушла со двора.

Через месяц мы перестали ходить в Дом культуры работников просвещения.

С тех пор тетя Маша нас всех немножечко ненавидит. Тетя Маша человек открытый. «Мне эта песня не нравится — стало быть, песня плохая», — говорит тетя Маша.

«Мне эта сказка не нравится — значит, в печку ее», — говорит тетя Маша.

«Мне эта рожа не нравится…» — и так далее.

— Да здравствует тетя Маша!

Тетя Маша — закон!