Лазоревый петух моего детства (сборник)
Шрифт:
Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:
— Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.
— Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, — сказала старая дворничиха.
— То-то он сегодня фальшивит. — Маша откусила пирога. — У тебя своих нет, потому и хохочешь.
— Ага. Я своих в войну похоронила.
— Легко тебе живется! — Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: — Я бы на твоем
Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
— Ну, беда.
Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
— Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь… Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну… Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
— Не было у меня рыжих родственников, — сказала бабушка.
— Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.
За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.
— Не этот! — вскочила старуха Маша. — Я тебе велела не этот играть. Другой! — Она хрипло и фальшиво запела: — Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля… Понял?
За окном заиграли другой вальс.
— Когда хочешь, тогда можешь, — сказала старуха Маша.
Ольгина бабушка упрекнула ее:
— И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.
— Это ихнее дело, — заявила Маша. — Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга — она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. — Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: — Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. — Маша повернулась к бабушке. — От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться — не откажусь.
— Не было у меня рыжих родственников, — с угрозой в голосе сказала бабушка.
Дворничиха прошептала Ольге:
— Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.
— Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, — прошептала Ольга.
— Что ты, милая.
За окном печально и ломко затренькала балалайка.
— Шурик страдает, — сказала Клаша.
— Любовь, — улыбнулась Даша.
— Непутевый — везде непутевый. Даже продавщица — тьфу! — и та на него не смотрит. — Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула
— А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был каштановый.
— Нет, рыжий.
— А я говорю — каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не будет.
Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал. Ольга спросила тихо:
— А я?
— Что ты? Ты сиди, ешь пирог.
— А я разве тебе не родственница? — крикнула Ольга, оттолкнула ногой упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь. Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс громыхнул нелепым аккордом и затих.
— Ишь ты, — сказала старуха Маша. — Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша, еще деверь был рыжий, Варфоломей.
— Не было деверя! — тихо и угрожающе прошептала бабушка.
— Как же не было?
— Не было!..
— Был!
Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:
— Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?
Картина пятая
На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.
Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.
Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.
— Прячься, бабушки мчатся!
Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.
Старухи высыпали из парадной — Маша за Клашей, Даша за Машей.
— И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.
— Нет, каштановый… Ольга! — позвала бабушка. — Ольга!
— Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.
— Каштановый!
— Рыжий!
Дворничиха схватила метлу. Крикнула:
— Хватит!
— А я говорю — рыжий.
— А я говорю — каштановый.
— А я говорю — хватит!
Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.
— Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.
Старухи опешили.
— Ольгу не видел? — спросила бабушка.
— На улицу побежала.
— Она тебе ничего не говорила?
— Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам не придет, потому что утопится.
— Что?
— Утопится.