Лазурные берега

Ларк Сара

Деирдре и Джеф предавались любви, где только представлялась возможность — в бухте и в лесу, а временами даже на конюшне. Очень редко, и лишь тогда, когда Деирдре могла быть уверена в том, что в доме не было Амали и Виктора, она даже затаскивала любовника в свою постель, чем они особенно наслаждались. Оба любили риск, любили дикие игры. При этом Деирдре при каждой встрече снимала со своего пальца обручальное кольцо, прежде чем начать любовную игру — это был знак того, что она забывала стыд и супружеские обязанности. Она делала это как нечто само собой разумеющееся и не испытывала при этом никаких угрызений совести. Чем бы она ни занималась со своим пиратом, это не касалось ее отношений с Виктором. Любовь с большим чернокожим мужчиной была совершенно иной, чем то, что она испытывала с Виктором. Чему бы там ни научился Джеф у проституток

в портах доброй половины Карибского моря и что бы ни приходило в голову Деирдре, они вдвоем с наслаждением пробовали это. Они возбуждали друг друга и исследовали свои тела. Это было странное чувство — с одной стороны, узнавать самого себя, а с другой, с самого начала так доверять друг другу, что между ними никогда не возникало ни чувства стыда, ни ощущения вины. Любить пирата для Деирдре было то же самое, что и дышать, и при этом она не думала ни о Викторе, ни о том, какую обиду ему наносит.

Она ведь и Виктора не обделяла. Деирдре по-прежнему позволяла ему осыпать ее нежными ласками, как только ему хотелось этого, и даже наслаждалась этим. Она все еще испытывала любовь и нежность к Виктору, однако по сравнению с тем, что она чувствовала к пирату, это было детское чувство. С пиратом она взрывалась, ее охватывало пламя, тогда как Виктор словно лишь тихо укачивал ее. Безопасность и уверенность, которую давал ей муж, меркла перед необузданностью Джефа, его мужеством и любовью к опасностям. Сердце Деирдре неистово колотилось, когда она слышала треск сучьев, в то время как они с Джефом, уединившись в лесу, жадно набрасывались друг на друга, а особенно тогда, когда ей казалось, будто в доме или на конюшне хлопает дверь, пока они барахтаются в соломе или на кровати.

Джеф, напротив, лишь смеялся над ее страхами. Казалось, не существовало ничего, чего бы он боялся. Он не испугался бы драки с Квентином Кинсли, он сражался бы с ним на шпагах, а не на словах, какими бы ни были последствия.

Деирдре это окрыляло. Она все чаще и чаще шла на риск. Ее увлекала игра с опасностью. При этом она никогда не думала о последствиях. С Цезарем она чувствовала себя непобедимой. Жизнь была приключением, и Деирдре ощущала лишь жар вулкана, на котором танцевала, а не пламя, которое готово было поглотить ее.

Виктор полностью доверял Деирдре, и ему никогда бы даже в голову не пришло подвергнуть сомнению ее отговорки или оправдания, которыми она объясняла многочасовые прогулки верхом со своим «конюхом». При этом Виктор, естественно, давно заметил, что большой негр, по крайней мере сначала, едва держался на коне. Собственно говоря, он должен был задать себе вопрос, как Джеф по полдня выдерживает в седле, но ему ничего такого даже в голову не пришло. Виктор верил Деирдре, когда она утверждала, что была в гостях у какой-то знакомой или встречалась с ней, чтобы выпить чаю. Он не жаловался на заметно уменьшившийся интерес жены к ночным наслаждениям. До сих пор инициатива всегда исходила именно от Деирдре, и они занимались любовью, когда Виктор возвращался домой после ночного визита к кому-нибудь из пациентов. Теперь его жена больше не начинала любовную игру, но в любом случае хотя бы не отвергала ласки Виктора, когда он не был слишком усталым.

Молодой врач никогда бы не догадался, что именно благодаря Джефу у Деирдре прекрасное настроение и цветущий вид. Первые месяцы в Кап-Франсе Деирдре зачастую пребывала в скверном настроении, скучала, зато теперь она заметно оживилась. Виктор был даже рад этому, не проронив по этому поводу ни единого замечания. Он также не удивился, что Деирдре больше не настаивала на том, чтобы по крайней мере два выходных дня в месяц они проводили в поместье Новый Бриссак. В конце концов, он сам был очень рад возможности чаще оставаться дома, а не вступать в конфронтацию с истеричными владельцами плантации, которые боялись покушений на свою жизнь. Поведение жены Виктор объяснял тем, что теперь, имея сопровождающего, она могла снова совершать конные прогулки по Кап-Франсе и вокруг него. И может быть, ей действовали на нервы бесконечные придирки его матери. Деирдре до сих пор не забеременела, и Луиза Дюфрен воспринимала это как личное оскорбление…

Лишь пару раз Виктор задал себе вопрос, почему сплетницы из церковной общины не заинтересовались выездами Деирдре. На Ямайке, возможно, вполне обычным делом было то, что молодые женщины отправлялись на конную прогулку в сопровождении

черных мальчиков-слуг, если они вообще это делали, потому что лишь немногие женщины в колониях садились на лошадь ради удовольствия. Даже в Англии за пылкими любительницами верховой езды зачастую следовали в качестве «наблюдателей» утомленные конюхи, и это никого не волновало. Однако здесь, в Сан-Доминго, Виктор должен был ожидать, что дамы из церкви по крайней мере заговорят с ним об этом и хотя бы постараются убедиться, что ему об этом известно. То, что ничего подобного не случилось, удивляло врача, тогда как Деирдре могла бы легко это объяснить. Она старалась, чтобы никто не увидел ее вместе с сопровождающим. Любая недоверчивая наблюдательница по их сияющим разгоряченным лицам могла бы догадаться, что тут происходило что-то не то.

В последнее время даже Амали начала бросать на свою хозяйку странные взгляды, когда та выезжала на конную прогулку в сопровождении красивого чернокожего мужчины. Как и ожидала Деирдре, ее похождения было намного легче хранить в тайне от мужа, чем от слуг.

Поначалу Деирдре беспокоилась также по поводу Бонни. Если правда то, что она влюблена в большого чернокожего мужчину — а когда Деирдре однажды присутствовала при его посещении больной, у нее исчезли сомнения по этому поводу, — то та, собственно, должна была почувствовать, что теряет его. Однако Бонни ничего не замечала. Она, казалось, испытывала блаженство, когда находилась в одной комнате с большим чернокожим, а на Деирдре смотрела с нескрываемым восхищением. Бонни еще никогда не видела такой ухоженной дамы из высшего света. Эта девочка вряд ли выросла на большой плантации. В любом случае она сначала робко, а затем очень эмоционально поблагодарила Деирдре за то, что та отдала ей свою ночную рубашку. Такой прекрасной вещи у нее никогда не было.

— Это же прекрасно, Дже… Цезарь, разве не так? — спросила Бонни у своего друга.

Это походило на трогательную попытку пококетничать. Однако Джеф лишь злобно посмотрел на нее, и Бонни прикусила губу. С тех пор как она сюда попала, она снова стала мысленно называть его настоящим именем. Пират Черный Цезарь был достоин восхищения, и Бонни уважала его, однако мужчину, о котором она мечтала, звали Джеф. Впрочем, ей нельзя было так обращаться к нему. Накануне, когда у нее вырвалось это имя, он сердито накричал на нее, несмотря на то что они были одни. Бонни так и не поняла, почему он так резко на это реагирует. Джефа не разыскивали под его настоящим именем, и он мог спокойно называть себя так, даже не находясь на борту «Морской девы». Однако молодой человек был исполнен решимости забыть все, что было связано с его прежним существованием. Бонни сожалела об этом и с присущим ей неистребимым оптимизмом надеялась, что это когда-нибудь изменится.

Исполненных обожания взглядов, которыми Джеф обменивался с Деирдре, она не замечала. Одна лишь Амали обратила на это внимание, но она могла поделиться наблюдениями только со своим грудным ребенком и с маленькой Нафией:

— Большой смотрит на миссис так, как Маленькая на Большого…

Бонни, однако же, вскоре нашла друга и доверенное лицо в доме Дюфренов, с которым могла поговорить обо всех своих заботах. Это был доктор, который с возрастающим удовольствием заботился о своей очень медленно выздоравливающей пациентке. При этом симпатия, которую испытывал Виктор по отношению к девушке, не имела ничего общего с сексуальным влечением. Бонни была для него не более чем раненным ребенком. Но вскоре он понял, что у нее очень ясный ум и за неприступным фасадом, который она демонстрировала ему как чужому мужчине, скрывалось искреннее и дружелюбное существо.

Виктор очень осторожно обращался со своей пациенткой — он тоже заметил рубцы на ее теле и правильно истолковал их. Следовательно, когда девушка снова пришла в себя, он перестал прикасаться к ней и даже смену бинтов поручал Амали. Зато он с удовольствием присаживался у кровати Бонни, чтобы поговорить с ней. И очень скоро она рассказала ему свою историю. Конечно, кое-что Бонни утаила, прежде всего — убийство своего хозяина. Однако о том, что касалось жизни на корабле, она рассказывала очень подробно: и о том, как она стала канониром, и о тех уловках, которые помогали ей на борту корабля выдавать себя за мальчика. В конце концов Бонни рассказала Виктору о своих мечтах. Когда-нибудь она хотела бы поступить так же, как Твинкль, — осесть где-нибудь навсегда.