Льды уходят в океан

Лебеденко Петр Васильевич

Никогда еще Райтынэ не видела Вынукана таким деятельным, как в эти оставшиеся до свадьбы дни. То в магазин бежит, то в клуб, то в колхоз — и везде смеется, кричит, шутит. Шутки у него, правда такие, что людям от них не по себе. Стоит рядом с человеком, говорит о чем-нибудь и вдруг шумно начинает втягивать воздух, будто принюхивается к чему-то. Человек спрашивает: «Ты чего?» Вынукан отвечает: «Воняет чем-то... Шибко дурной запах... Ты когда свое тело мыл?» И опять хохочет. Хохочет и не видит, какими глазами на него человек смотрит.

А что

он вообще видит, Вынукан? Ему кажется, что во всей тундре такого умного человека и не было. И такого красивого, как он, тоже нету. Любая девка в его чум пойдет, стоит ему глазом моргнуть. Вынукан — не Степка Ваненга, не Хэнча какой-нибудь. Степка справку показал, что действительно студентом является, и думал небось, что от этого у Вынукана славы меньше станет. Ну, дурак! Студенту еще сколько лет учиться надо, а Вынукан — уже зоотехник! Пока Степка выучится, Вынукан уже председателем колхоза станет, об этом все толкуют...

...С утра возле клуба к небу потянулся дымок. Потом еще один и еще. Запахло вареной олениной. На дух мяса со всего стойбища сбежались собаки, а людей почти не было. Вокруг котлов, правда, шмыгали мальчишки в длинных отцовских малицах и кухлянках.

Изредка у клуба появлялся сам Вынукан, давал коекакие указания. Немного удивлялся: почему любопытных нет? Обычно в таких случаях народу — не протолкнешься. А тут чума на них на всех напала, что ли?

Слегка встревожась, побежал в один чум, в другой, в третий.

— На свадьбу придешь, Тимофей?

— Приду.

— На свадьбу придешь, Хэнча?

— Почему не прийти, однако? Приду.

— Ты, Валей, готовишься к вечеру?

— Шибко готовлюсь. И баба моя готовится.,.

Напрасно, конечно, тревожится Вынукан. Как это можно, чтоб человек на свадьбу не пришел? Да еще такой человек, как ненец. Он за пятьсот верст на свадьбу приедет, позови только! Приедет? с чумом своим, детей захватит, всех собак своих возьмет, чтоб олешков охраняли. А то и два-три самовара — премии разные — прихватит. Гляди, после свадьбы и у него гости будут...

...Райтынэ из чума не выходила. Некогда.

Одно платье примерила, другое — не очень красиво. То широкое в талии, то узкое, то длиннее, чем надо. Расплакаться бы от горя, да какие ж там слезы, когда вся душа поет. Разве думала-гадала, что счастье придет так неожиданно? Неделю назад сказали бы, что придет, — не поверила бы. И сейчас еще не совсем верит. Бегает-бегает по чуму, потом вдруг остановится как вкопанная и замрет на месте. Стоит и не дышит. А вдруг это все неправда? Может, она сама все это придумала, чтоб поиграть в свое счастье, как в детстве играла в куклы?

Подумает так — и сразу побледнеет, будто с сердцем плохо. Хорошо, Хэнча уже несколько раз в чум приходил. Переступит через порог, крикнет:

— Спрашивает, однако, как дела!

— Скажи, все хорошо, — ответит Райтынэ. И очнется: значит, все правда. И ничего она не придумала.

— Что ему еще сказать? — спрашивает Хэнча.

— Ничего больше. Скажи,

скучаю...

Часа за два до того, как идти в клуб, снова пришел Вынукан. Веселый, возбужденный, гордый. Сейчас на нем кожаное цальто, такое же, как у Степы Ваненги. На ногах — туфли, полные снега. На голове — шляпа. Уши не то красные от холода, не то синие — не поймешь. В глазах у Вынукана и радость, и забота, а больше всего — самодовольства. Еще бы! Сейчас в каждом чуме о ком говорят? О Вынукане! «Сам зоотехник Вынукан пригласил меня. Лично. Сказал так: «Ты садись за второй стол, чтобы все видно тебе было». «А мне сказал: «Садись за первый стол. Я тебя уважаю...»

Полчаса назад ходил Вынукан к Вуквутагину. Даже не узнал старика. Обычно Вуквутагин как неживой: сидит, все время о чем-то думает. А тут вдруг ожил. Орден, который на фронте получил, сияет, пуговицы на гимнастерке, как снег на солнце, горят, сапоги тоже блестят.

— Собираешься? — спросил Вынукан.

— Собираюсь, однако. Весело на душе, будто молодым опять стал. Петь от радости хочется.

Вынукан усмехнулся: «Ты, Вуквутагин, свое уже отпел. Теперь нам петь», но решил, что не стоит в такой день старика обижать, он же от чистого сердца радуется, по глазам видно. Сказал, улыбаясь:

— Ты как придешь на свадьбу — прямо за главный стол садись. Тебе первый почет, Вуквутагин.

— За главный стол, обязательно, — согласился председатель.

— Вот так он и сказал, — гордо проговорил Вынукан, глядя на Райтынэ. — Ты зачем это платье вытащила? Оно мне не нравится. Брось в сундук. Другое наденешь, то, что черное.

— Кто ж на свадьбу черное платье надевает? — удивилась Райтынэ. — На свадьбу белое надевают.

— Я говорю: черное! Мне черное нравится.

Он вырвал из ее рук белое платье, швырнул в угол чума. И еще раз сказал:

— Черное. Мне нравится, однако. Ты слышала?

Райтынэ послушно кивнула:

— Ладно. Черное.

У нее было какое-то странное выражение лица. Какое именно, Вынукан не мог понять. Жалобное, что ли? Или покорное? Так или иначе, Вынукану это нравилось. Ведь совсем недавно с Райтынэ и разговаривать-то было трудно. Чуть что — сразу вспыхнет, ощетинится. А вот сейчас совсем другое. Настоящая жена. Хорошо. Чувствует, однако, силу мужа.

И чтобы еще раз убедиться в своей силе и в ее, Райтынэ, покорности, Вынукан приказал:

— В клуб придешь в бакарях. Туфли не надо.

— В бакарях? На свадьбу?

— В бакарях. На свадьбу. Я так хочу.

И опять она послушно улыбнулась:

— Ладно. В бакарях...

«Ну вот, все правильно, — подумал он. — По-другому нельзя. По-другому живут дураки. Баба любит, чтобы ею командовали. Если не командовать, все пойдет к черту.

И тогда бабу не удержишь. Степка Ваненга удержал?»

— Я пошел, — сказал Вынукан. Даже не сказал, а бросил через плечо. — Распоряжаться. Приходи в клуб ровно в девятнадцать ноль-ноль. Встречу у входа. Все тебе понятно?