Льды уходят в океан
Шрифт:
Лютиков даже и не пытался скрыть иронии, но Петр Константинович нисколько не смутился.
— Союзный масштаб складывается из масштабов маленьких, — сказал он. — Я говорил об этом у нас на собрании и говорю сейчас. Меня многое волнует. Мне кажется, что все мы что-то упускаем.
— Вот как! — продолжал Смайдов. — Мы порою не хотим прислушаться к тем, кто говорит: «Товарищи, у нас много появилось молодых лоботрясов, давайте посмотрим, откуда они берутся». Мы отвечаем: «Ерунда! Единицы!» Когда кто-то говорит: «Хулиганство среди подростков не уменьшается, а в ряде случаев увеличивается», мы отвечаем: «Вранье! У нас в основном молодежь здоровая...»
Петр Константинович
— Поймите, Сергей Ананьевич, я ведь тоже понимаю, что в основном молодежь у нас здоровая. Но как же быть с теми, кто за пределами этого «в основном»? Вы знаете Беседина? Трудяга! Мастер своего дела! А душа? Вот ведь его главная жизненная концепция: «Надо, чтоб в кармане был не бом-дилинь-бом, а тугой кошель. Только тогда жизнь имеет смысл». Только тогда, вы понимаете? Я думаю, что...
— Что же вы думаете, Смайдов? Что у нас с молодежью — труба? — Лютиков пристукнул ладонью по столу, секунду-другую помолчал и переспросил: — Труба? Полный распад нравов? И можно заказывать панихиду?
Петр Константинович не ответил. Поглаживая пальцы протеза, он сидел, ссутулившись, будто его что-то придавило. Встать и уйти — кроме этого желания, он ничего другого не испытывал. Но все же заставил себя не двинуться с места даже тогда, когда Лютиков резко сказал:
— Вы паникер, Смайдов! Мне даже иногда кажется, что была допущена ошибка, когда вас рекомендовали на должность парторга. Да вы что, голубчик, совсем растеряли большевистский оптимизм? Как же воспитывать молодежь, если сам ни во что не веришь?
Петр Константинович ничего не ответил. Не в первый раз Лютиков давал ему понять, что именно от него зависит, работать или не работать парторгу в доках. Делал он это иногда грубо, иногда старался свою мысль как-то завуалировать, но факт оставался фактом: Лютиков был твердо убежден, что он в любой момент может избавиться от человека, который «пришелся не ко двору».
— Простите за нескромный вопрос, — неожиданно спросил Сергей Ананьевич, — сколько вам лет, товарищ Смайдов?
— Уже не мальчик, — невесело усмехнулся Петр Константинович, — За сорок пять.
— Мне почти столько же. Но у меня, наверное, больше житейского опыта. Поэтому, если хотите, разумеется, примите мой дружеский совет: может, вам стоит подумать о другой работе? Устройтесь начальником маленького аэропорта или пристани — в общем, куда хотите, только не туда, где много людей. По-моему, с людьми вы работать не можете. Не думайте, что это упрек, — не каждому это дано.
Лютиков взглянул на часы, давая этим понять, что беседа окончена. А когда Смайдов поднялся, добавил:
— Рекомендую не пренебрегать моим советом. Разве для вас будет лучше, если вам то же самое подскажут на бюро горкома, да еще и сделают соответствующие выводы? Вы также должны иметь в виду и тот факт, что в последнее время рабочие стали писать на вас жалобы. Ваша жестокость по отношению к Езерскому на Шпицбергене заслуживает особого разговора, и мы еще вернемся к этому вопросу... Надеюсь, вам все понятно, товарищ Смайдов?
Смайдов угрюмо посмотрел на Лютикова и, не прощаясь, направился к выходу. Шел, с трудом переставляя ноги. Ему казалось, что он почти физически
Не дойдя двух-трех шагов до двери, Смайдов мгновение помедлил, потом резко повернулся и посмотрел на
Лютикова, а тот, чуть склонившись над столом, стряхивал пепел с папиросы. Он, казалось, нисколько не удивился, что Смайдов вернулся. Он, наверное, даже ожидал этого. Сказал спокойно, не пряча улыбки:
— Как инвалиду, мы, конечно, поможем найти вам подходящее место. Я вам это обещаю.
Смайдов вдруг расправил плечи, слегка обкинул назад голову и по-военному четко шагнул к Лютикову. И оттого, что он сумел побороть в себе сковывающую удрученность, у него неожиданно появилась та уверенность, которую он чуть было не растерял.
— Я хочу сказать вам еще несколько слов, Сергей Ананьевич, — проговорил Смайдов. — Хочу сказать, что не намерен прятаться в кусты, как это очень часто делаете вы. Вы считаете, например, что с воспитанием молодежи у нас в доках все благополучно, так? Я этого не считаю. Меня не устраивает ваша формула «в основном». Знаю из опыта: один мерзавец на фронте мог причинить столько зла, сколько не под силу было сделать и сотне врагов. Такие мерзавцы у нас есть и сейчас. Они плодятся от равнодушия. От равнодушия, каким страдаете вы.
— Товарищ Смайдов!..
— Не кричите на меня, я не мальчишка! — Петр Константинович не сильно, но выразительно пристукнул по столу ладонью. — И прошу меня выслушать до конца. Я намерен писать докладную записку в городской комитет партии. Буду просить о проведении широкого партактива по вопросу о воспитании молодежи. Вот там мы и поспорим с вами, товарищ Лютиков...
Смайдов еще раз взглянул на слегка побледневшее лицо начальника мастерских и спокойно докончил:
— За беспокойство о подходящем для меня месте весьма признателен. Хочу только напомнить, что меня все-таки никто не назначал, а выбирали коммунисты. Разве вам это неизвестно?
2
В тот вечер Саня рассказал Людмиле все, что знал о Марине и Марке. Правда, знал он щ так уж много: вытянуть из Марка подробности было совсем не просто. Но даже из того, что Людмила узнала, она могла сделать вывод: Марина переступает или уже переступила ту грань, за которой человек ни во что хорошее в жизни не верит.
Честно говоря, если бы Людмила случайно не узнала, что Марина Санина — в прошлом сварщица, она, может быть, и не обратила бы на нее внимания: не жаловала она молодых девиц, стоящих за буфетными стойками. Но в Марине она видела теперь не просто буфетчицу, а девушку, которая в силу жизненных обстоятельств оторвалась от своего дела и оказалась, как говорят, «в чужом пиру», и поэтому страдает. И ставшее уже привычным чувство ответственности за чужую судьбу, чувство причастности ко всему, что происходит вокруг, заставило Людмилу с тревогой и болью думать об этой девушке.
«Ей что-то мешает вернуться к нам, — думала Людмила. — Что — надо выяснить. И, если можно, помочь».
И она решила сходить к Марине.
...На звонок вышла Анна.
— Мне хотелось бы увидеть Марину Санину, — сказала Людмила. — Она дома?
Анна крикнула:
— Маринка, к тебе! — и пригласила: — Входите, пожалуйста.
В прихожей был полумрак. Свет давал только маленький ночничок: из неглубокой ниши над вешалкой выглядывала сова с двумя крохотными лампочками вместо глаз. Людмила в нерешительности остановилась. Ей показалось, что сова лукаво подмигивает и даже шевелит клювом, точно что-то хочет сказать.