Льды уходят в океан
Шрифт:
— Наденешь? — снова переспросила жена.
У нее был такой просящий голос, она смотрела на него почти с мольбой.
— Девчонка! — Он ласково притянул ее к себе, улыбнулся. — Милая моя колдунья. Ты не злоупотребляешь своей властью? Нет? Ну, ладно... Жди меня к шести...
По пути в партком он завернул в доки. Рабочий день начался, на ближнем сейнере уже вспыхивали молнии дуг. «Это, конечно, бригада Талалина, — решил Смайдов. — Ему сейчас трудно. Работы невпроворот, а сварщиков не хватает. Бьется как рыба об лед, понимает, что нельзя спасовать. Сразу же найдутся такие, кто скажет: «Был Беседин — бригада гремела, ушел — на прикол стала». И дело тут вовсе не в
Петр Константинович поднялся на сейнер, заглянул в трюм. И первого увидел Езерского. Харитон, согнувшись, сидел у шпангоута и быстро, одну за другой, зажигал дуги. Движения его были настолько точны, словно это работал хорошо отрегулированный автомат. Изредка Езерский сдвигал с глаз защитную маску и, приблизив лицо к свариваемому шпангоуту, рассматривал шов. Потом опять зажигал дугу...
«Да, автомат», — подумал Петр Константинович. Он знал: Езерский работает без брака, у него бесединская школа, наметанный глаз. Борисов часто говорил о нем: «Мастер высшего класса...»
Может быть. Плохой сварщик не даст сто восемьдесят процентов плана. Да еще без брака...
И все же, глядя сейчас на Харитона, Петр Константинович не мог сказать, что он восхищается его работой. Предубеждение? Антипатия? Нет, это было совсем другое. Смайдов хотел найти определение своему чувству, но у него ничего не получалось. Только одна мысль была стойкой и не исчезала: «Автомат. Автомат! Человек не должен становиться автоматом...»
Чуть поодаль от Езерского работал Марк. С такой же защитной маской, укрепленной на голове ремешком, с таким же держателем в руках. И движения его такие же быстрые и точные. Все как будто так же, как у Езерского. Но вот после вспышки одной из дуг Талалин неуловимым движением сдвинул маску подальше от глаз и откинул голову назад. Смайдов обратил внимание на его лицо.
Оно было одухотворенным. Петр Константинович не побоялся назвать выражние его лица именно этим словом. Разве художнику чужда одухотворенность? А Талалин в эту минуту был похож на художника. Он рассматривал шов, как творец рассматривает еще не завершенную, но уже полную жизни картину. Чем-то он доволен, что-то ему не нравится. Еще один мазок — еще одно прикосновение электрода к металлу, и тогда все будет хорошо. Мазок — вспышка дуги, мазок — вспышка.
«Он влюблен в свое дело так, как я был влюблен в небо», — подумал Смайдов. Подумал, и от этой мысли ему стало радостно и грустно. Он на миг испытал что-то похожее на зависть к Марку. Правда, он тут же отогнал от себя это чувство: завидовать человеку, который несет такой тяжкий груз?.. Жизнь есть жизнь, и сколько бы радости ни приносил вот такой творческий труд, этого еще мало, чтобы сказать о человеке: «Он счастлив».
А Марк...
Петр Константинович многое знал о Марке. Часть он узнал от самого Талалина, часть от Степана Ваненги, который так однажды сказал Смайдову: «Ты, товарищ парторг, не шибко далеко видишь, однако. На собрании говоришь, что у таких людей, как Марк, впереди только все светлое. И позади только все светлое... А у Марка позади — горя, как снега в тундре зимой. И впереди много
Тогда-то Петр Константинович и узнал о Марине Саниной, к которой приехал Марк, о сложных отношениях Людмилы Хрисановой, Марка и Сани Кердыша. Узнал, и обида захлестнула его. Обида на самого себя. Разве только писатели должны быть инженерами человеческих душ? А партийные работники? Или с них меньше спрос? Ведь у каждого молодого строителя есть много такого, к чему можно прикасаться только кончиками пальцев, да и то причинишь боль... Открытие Америки? Нет, истина эта стара, как мир.
«Ты, товарищ парторг, не шибко далеко видишь, однако...» Да, не шибко далеко...
Смайдов крикнул в трюм:
— Талалин!
— Что-нибудь случилось? — спросил Марк, вылезая на палубу.
— Ничего не случилось. Просто так, зашел поговорить немножко. Сядем?
Марк плохо выглядел, это Смайдов заметил сразу. Усталое лицо, усталые глаза. Сказал, глядя в сторону:
— Трудно... Трудно мне, Петр Константинович.
«Поговорим как мужчина с мужчиной, Марк? А если хочешь, как друг с хорошим другом. Я ведь немало прожил, многое повидал...»
Вот так бы и сказать Талалину. Перекинуть мостик и шагнуть по нему навстречу человеку. Пусть обопрется вот об это плечо, оно еще крепкое, поддержит...
Не сказал так. И сам не знает, почему не сказал. Побоялся, наверное, услыхать в ответ: «Это мое личное, не трогайте...» Когда же, черт возьми, уйдет эта болезнь? И уйдет ли когда-нибудь?
Спросил, надеясь, что Марк сам шагнет по мостику:
— Трудно, говоришь?
— Да.
Нет, не шагнул. Может быть, потому, что почувствовал: шатко. Или по другой причине? Парторг есть парторг, он как говорят, призван осуществлять партийное руководство. И разве он обязан выслушивать всякие там жалобы на то, что у кого-то кошки скребут на сердце?
Выдавив на лице улыбку, Марк сказал:
— Но план постараемся выполнить, вы не беспокойтесь, Петр Константинович.
— План?
Смайдов не сразу даже понял, о чем говорит Талалин. Какой план? Ах да, Талалин же беседует с парторгом. Именно беседует. Мы ведь сами «внедрили» эту формулу: «Провести беседу с таким-то товарищем...» Теперь остается спросить: «А как у тебя с партучебой, товарищ Талалин?» Спросить?
Он сказал:
— Эх ты, Талалин! «План постараемся выполнить...» Разве поэтому тебе трудно? Поэтому посерел? Чего молчишь?
«Нет, Смайдов — человек, — подумал Марк. — И зря я с ним так, по-казенному».
— Чего молчу? Долго рассказывать, Петр Константинович. И не знаю, надо ли? Это такое, что...
— Надо, Марк. — Смайдов положил руку на его плечо. — Человек человека всегда поймет. Ты согласен со мной?
— Не совсем. Разные люди живут на земле. И не все они человеки... Иначе...
— Что иначе?
— Иначе легче было бы жить.
— Слушай, Марк, — сказал Смайдов, — давай как-нибудь встретимся вдвоем вечерком и по-дружески потолкуем... Давай, а?
— Давайте, Петр Константинович. Если хотите...
Помимо своей воли Смайдов все время возвращался к мысли о Марке Талалине. Что он ему скажет, когда начнут разговор, которого — в этом Петр Константинович не сомневался — Марк с нетерпением ожидает? «Выше голову, Марк, держись, все будет хорошо». Так? Тогда уж лучше не встречаться. Простая истина: есть общение между людьми посредством слов, а есть общение посредством чувств. Слова сами по себе ничего не значат, если они только слова... Сможет ли он найти в себе такие чувства, которые бы передались Марку Талалину и сняли бы с его плеч хотя бы частичку груза?..