Льды уходят в океан
Шрифт:
— Ты покажешь мне свой корабль?
Саня привел ее в кубрик.
— Саня... — сказала Людмила. — Саня, нельзя же вот так... как сейчас... словно ничего не произошло...
— Ты ведь мне уже все сказала. — Саня опустился на табуретку, зачем-то переставил пепельницу с одного места на другое, разгладил скатерку, на которой и без того не было ни одной морщинки. — И я все понял, Люда. Тебе не надо думать, что...
Он хотел сказать «...что я в чем-то обвиняю...», но Людмила прервала его:
— Я тебе не все
Он тихо, почти неслышно, спросил, глядя в иллюминатор:
— Марк?..
Людмила почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Не от стыда — она не стыдилась своего чувства к Марку, но только сейчас, кажется, она по-настоящему поняла, как больно Сане. Эта боль была и в его голосе, и в опущенных, точно придавленных, плечах, она была и в его руках, все время разглаживающих скатерку...
Саня сказал:
— Мне Беседин обо всем написал.
— Беседин?
Саня приоткрыл ящик и достал письмо Ильи. Положив его перед Людмилой, сказал:
— Если хочешь, прочти.
Она отодвинула конверт.
— Не надо. Я обо всем расскажу сама. Для этого я и пришла к тебе.
Саня печально улыбнулся:
— Только для этого?
Слегка наклонившись к Сане, она горячо заговорила:
— Саня, дорогой мой, если бы ты знал, как мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Но что я могу сделать?
Разве было бы лучше, если бы я обо всем умолчала? Я люблю Марка, Саня... Что было бы, если бы я не сказала тебе об этом? Я не могу так. Не могу, понимаешь? Если бы я это сделала, я презирала бы себя. И ты презирал бы меня. Скажи, Саня, разве я неправа?
Она говорила и чувствовала, как возникает в ее душе непреодолимое желание обнять его, сказать ему такие слова, которые сняли бы с него его боль, и ему стало бы легче. А потом... Потом она постарается полюбить его по-настоящему, может быть, не так, как Марка, но он никогда ничего не заметит. И сама будет счастливой. Счастливой его счастьем... Нет, это не будет жертвой — она действительно полюбит, потому что не полюбить такого человека нельзя...
Саня, кажется, все видел в ее глазах. И все понимал. Он набил табаком трубку, встал, распахнул иллюминатор, закурил. Дымок тонкой струйкой потянулся к морю, и Саня смотрел, как он на глазах тает в синем, почти неподвижном воздухе. Ему хотелось, чтобы в нем вот так же растаял комок горечи, от которого он никак не мог избавиться. «Зачем ты приехал сюда, Марк Талалин? — неожиданно, в первый раз за все время, подумал Саня. — Зачем было нужно, чтобы мы тогда встретились с тобой? Если бы не ты...»
Ему даже стало не по себе — откуда пришла эта нелепая мысль? И какое он имеет право винить Марка?.. Наверное, все неудачники ищут причины своих неудач не в себе, а в ком-то другом. Мерзко это, конечно, страшно мерзко... И что сказала бы Людмила, если
Саня повернулся, растерянно взглянул на Людмилу. Она сидела, опустив руки на колени. Он присел рядом, сказал:
— Скоро я снова ухожу в море. И все будет хорошо. Слышишь, Люда? Ты ни о чем не думай. И Марк тоже пусть ни о чем не думает. Ты меня понимаешь?..
3
И вот они снова сидят за маленьким столиком, как много раз сидели в былые времена. Степан Ваненга настороженно поглядывает на Саню и Марка, и тревога ни на минуту не покидает его. Он похож сейчас на добрую няньку, которая и счастлива, что ее питомцы довольны друг другом и им хорошо вместе, и в то же время боитс я, как бы неосторожное слово, необдуманный поступок кого-нибудь из них не нарушил мир и не бросил тень на радость встречи после долгой разлуки. Марк понимает состояние Степы, и ему чуточку смешно: Степа так напряжен, что у него даже легонько дрожит рука, когда он наливает коньяк.
Марк поднял стакан, проговорил:
— Выпьем, сын тундры. За то, чтобы душа твоя обрела покой.
Кажется, Степа уловил иронию Марка. Ему это не понравилось. Разве он виноват, что приходится быть начеку?
— Не мне покой нужен, однако, — бросил он Марку. — Тебе нужен больше.
— Ни так спокоен.
— Спокоен, как песец в кулемке, — заметил Степан. — Если спокоен, зачем тогда глаза на меня поставил? Гляди лучше на Саню. Я всегда буду тут. А Саня скоро опять в море уйдет. С ним говори, а не со мною.
— Стоп! — пристукнул ладонью по столу Саня. — Довольно толочь воду в ступе. Разве настоящие друзья станут темнить друг перед другом? Или мы не настоящие друзья? Я у тебя спрашиваю, Степка! И у тебя, Марк! Молчите?..
Саня налил себе коньяку, выпил один, не приглашая ни Степу, ни Марка. Потом, не закусывая, закурил и уже тихо, совсем по-другому, словно произнесенная им длинная речь утомила его, проговорил:
— Ты думаешь, Марк, что между нами стала Людмила. Так?
— От этого никуда не уйдешь, — ответил Марк.
— Не уйдешь, правильно. И третий лишний — это я! Веселого, конечно, мало... Для меня...
— Мне тоже не очень весело, Саня. И Людмиле не весело. Что же делать?
Степа поднялся.
— Пойду маленько погуляю, однако. Голове худо стало. От коньяка... Шибко крепкий.
И ушел. Они не стали его удерживать: думали, вдвоем им будет легче. Но когда остались одни, почувствовали, как им его не хватает. Своим присутствием Степан всетаки что-то сглаживал. Теперь им волей-неволей приходилось обнажить те мысли, которые ни Сане, ни Марку обнажать не хотелось. Каждый из них понимал, что эта минута рано или поздно должна была наступить, они, наверно, внутренне готовились к этому уже давно, и все же сейчас им было тягостно...