Лебдянская смута

Вольф Владимир

А еще в народе завелись болезни - обычные и дурные. Ну, обычные, те ладно - больше двух не пристанет, с болюном и отвалятся, а вот дурные... Недовольством пучить начало народ-то. В провинциях крамолия дурноцветом: "Царек - умом поперек, так себе, недостругок..."

Кондуит с ног сбился. Кишлаг от переизбытка трещит.

А у Гельдыпа II, надобно справедливо отметить, ум все же был. Когда некуда девать стало, Гельдып его и высунул:

– Войну, - говорит, - чу.

Министры - ура! Застоялись, мол.

Пора фугарем-то пошипарить. Веди, батькин сын! А вот с кем воевать-то? Ясно дело - с заговорщиками! За сплочение!

Обчество струхнуло. Побежало. А кто побежал, тот себя и выдал. Грянула сплочевная война.

Народ - сволочь. Верить никому нельзя, поэтому Гельдып II решил:

– Чу!

Стали чугунами армию усилять. Склепали немыслимое количество - по мужицкому образу и подобию, только покрепче, помоторнее и похолоднее. И пошли давить заговоры по околоткам. Где мужик схоронился, баб за антибабий уклон - в кишлаг. Там женки дурнели и, поскольку все песни про миленького были под запретом, мерли от неизбывной тоски. Авторитет Гельдыпа II рос еще б чуток, и сровнялся бы с батиным.

Той грозной порою сплочильный разлет заприметил полузабытую Лябду.

СЛЯП 5

Бронелет наискосок боднул лябдянскую атмосферку и, схлопотав поддых, кувыркнулся в эфир. Разлетный Пеняй припал к лукошку и ахнул. Преткновение вышло оттого, что планетная лазурь была инда в пузырь забрана и потому имела замечательные отбойные качества - как, скажем, жиром обтянутое брюхо. И действительно, в одном месте ласа сходила на нет - в лунку на манер пупка, а на опупке той стояла заимка с холостой трубой. Пеняй туда и указал.

Отбойный пузырь прозрачно стягивался и нырял под забор - в лопухи, а посреди округлого подворья стояла замшелая изба. Бронелет едва приткнулся на задворках. Сквозь пузырь лес зеленел, а забор в одном месте размыкали стоеросовые ворота, почему-то девизом вовнутрь заимки:

"Кто в Лябду лебедем - тому лады, кто либидом - тому лябдык".

Раскудрявостей этих разлет не просек, но созвучность "лябдык гаплык" отметил.

Толкнули дверь. Шасть в тишинистый сумрак. И прелюбопытное узрели.

В затхлой горнице стояли два ушата, с гроб размером, дерюгой крытые, а более - ничего. Дерюжку задрали, видят - мокнет голый мужик - не то в смальце, не то в маринаде, а рыло одето в хобот, которым он сонные ветры пускает. Тут оне за хобот его и к ответу.

– Кто таков будешь?
– пытают, в пузо фугари уперев.

– Не больно-то рогом...
– утер шары мужик.
– Не смотрите, что комолый, супротив вас тоже кой-чего имеем...

Был это Фиська, Хряпсов кореш. Тем часом содрали дерюгу со второго ушата. Там тоже мужик, еще наваристей, в кисляке примутненном плавает и пускает бульку.

– То есть кто?

– Тырло-о-о...
– зевнул Фиська и хлебнул рассолу из ушата. Тылом длани утерся.
–

Вы его лучше не бередьте.

Не послушались. Выволокли Тырло на просушку.

– Так...
– сплюнул архаровец и, набрав воздуху, - ...! ....., ........ ...................!!! ..............! .......... .............. ..........!!!!!!!!!

Молчал Тырло всегда до поры до времени. Но когда за суверенку стебали, дипломатию отвергал напрочь. Такого наваляет!

– ... ......... трах-х-тарарах-х всех!
– угомонился, наконец, Тырло.

– Я ж говорил...
– развел руками Фиська и, пока гости схлебывали, перехватил:

– Добро пожаловать на Лябду!
– Но, видя опасную тоску, упредил: Сперва докалякаемся - Лябда в кумпол непробивный одета, без нас вам туда ходу нет. А без докладу пущать не велено.

Хотели голышам за ласковы речи по первое число всыпать, но Пеняй, не будь дурак, смекнул и - в обходку:

– По каботажному делу мы. Негоцианты. Чем сторговаться, чем сменяться со взаимовыгодой. Пусти, служивый, мзда будет.

– А мундирчик-то царевой войски!
– кивнул хмурый Тырло.

– Это для захороны, чтоб дезертир иной разбоем не взял.

– А-а-а...
– протянули архаровцы. Переглянулись: "пустим?".

– Ворота вам заговорим!
– пообещал Фиська.

– Мзду давай, - пошел на принцип Тырло.

– А обратно выпустите?

– А чего ж, выпустим, - и Фиська уже вполголоса довесил: - Ежль карачки выдюжат...

И пошли сплочевники под ворота. Кумпол в скобе как мыльный пузырь раскатился и впустил беспрепятственно. Но только черту миновали, а глазурь уж внатяжку - и крепка, и булатна.

Бредут царевы лазутчики и во все глаза на ус накручивают: где что произрастает, к чему тянется и чем дышит. О Лябде они по молодости лет слыхом не слыхивали, потому изумлялись.

Обочь тракта поля раскинулись злаком. А в севах чугуны, зудя, полеводят. Идут час, другой - ни души. Вдруг видят - гонит баба на цепокате. Сплошной концентрат - что лицом, что долу - щеки сытьем надуты.

– А не скажешь ли, красотка, - подбоченился Пеняй, - есть ли у вас град стольный?

– А как же, и городище, и столовая при нас, - лябдя жемчуг скалит и наголо мужиков оглядает.
– Дорогой прямо, в аккурат и упретесь.

– Вижу - умом сильна, краля, - маслил дальше Пеняй.
– А не скажешь ли - о царе таком, Гельдыпе II, представление складываете?

– Чего ж, складываем. И о батьке, и о сыне, штабельком...

– Очень хорошо, - ободрился Пеняй.
– А верность престолу блюдете, не изменяете?

– Не с кем, милый. Блюдем, делать нечего.

– А к чему тогда, скажи, на планету чехол преткновенный одели?! вскричал Пеняй и сердешную за руку - цап!

– Да ну!
– у лябди глаза навыдув.
– Брешешь небось?