Лебединая Дорога (сборник)
Шрифт:
– Что ты с ним сделаешь? – спросил Виглафссон. – Не ошибусь, если скажу, что трэль из него не получится. Видишь, как он смотрит?
Пленника жестоко изувечил удар тяжёлого копья, пришедшийся в голову и плечо. Правая рука была перебита. Но ни о помощи, ни о снисхождении к своим ранам он не просил. На запястьях у него болтались обрывки каких-то верёвок, и он распутывал их здоровой рукой, помогая зубами.
– Я потому его и потащил, – сказал Бьёрн. – Я думал, это какой-нибудь финн.
Он повернулся к датчанину и толкнул его ногой:
– Послушай-ка, ты! Как тебя звать?
Ясные
А пленник лизнул обожжённые губы и ответил так:
– Дома меня называли Гудрёдом Олавссоном.
Братья застыли. Опомнившись, Бьёрн схватил датчанина за плечи и встряхнул, как котенка:
– Ты! Я тебя задушу…
Сигурд еле заставил его разжать руки, и ют повалился обратно на землю. Братья переглянулись.
– Надо бы его вымыть, – сказал Сигурд. Бьёрн молча кивнул. Он уже знал, на кого окажется похож новоявленный Олавссон… Такие же глаза были у Гудрёда, бедняги Гудрёда, уснувшего в могильном кургане столь далёкого теперь Торсфиорда…
– Это ты, что ли, – проворчал Бьёрн, – орал там в доме?
Гудрёд ответил:
– Думаю, ты навряд ли полез бы в огонь, чтобы вытащить труса.
Видга сын Халльгрима был среди немногих, кого недосчитались у сгоревшего кудо. Свалив датского хёвдинга, он не стал далеко уходить с этого места. Ибо там остался лежать на земле Торгейр Левша, и ему требовалась помощь. Когда сражение откатилось прочь, рядом с Торгейром зашевелилось двое ютов, упавших оглушёнными. Если бы не Видга, ещё живому Левше пришлось бы несладко. Но внук Ворона бесстрашно схватился с обоими и долго дрался один против двоих, стараясь увести их подальше. В конце концов он расправился с одним из викингов, второго уложил вынырнувший откуда-то Азамат. Тогда Видга повернулся к Торгейру.
Бережно перевернул он его на спину и начал расстёгивать кожаный панцирь. Торгейр открыл глаза и застонал. Лицо его было белей бересты, только из угла рта текла по щеке кровь.
– Не трогай, – прохрипел он чуть слышно. – Я умру.
Видга, не слушая, стащил с него броню, потом рубашку, обнажая пробитую грудь. Азамат убежал и вернулся с полным шлемом воды и горстью чистого, мелко нащипанного торфа. Видга засыпал им страшную рану и туго перевязал своей сорочкой. Торгейр перенес всё это молча, только по лбу и вискам катились капельки пота. Видга сказал:
– Надо сделать носилки…
Мерянин не понял северного языка, но объяснять не понадобилось. Азамат сам принёс несколько целых копий и стал прилаживать к ним два датских щита.
– Видга… – прошептал Торгейр. – Ты… возьми себе… кольчугу… ты… заслужил…
Говорить ему было мучительно трудно, на губах возникали и лопались розовые пузыри. Видга мельком покосился на убитого хёвдинга. Тот был великаном, уж не меньше Халльгрима, если бы поставить их рядом. Странное дело, Видга только сейчас как следует разглядел, какого противника одолел. Он нагнулся над мёртвым. Из-за пазухи у юта свешивалась длинная нитка красивого золочёного бисера, сдёрнутая, не иначе, с девичьей
Надо будет потом вернуться за кольчугой. Чтобы не пришлось спорить с пришедшим раньше.
Он намотал на руку бисер, потом разжал стиснутые пальцы датчанина и вытащил зажатый в них топор. Вот это была редкая добыча! Топор оказался не железным и даже не бронзовым. Острое лезвие было вырублено из крепчайшего чёрного камня, и его украшали старые, очень старые руны… Решив, что разберёт их попозже, Видга сунул топор за ремень и вернулся к носилкам, кивнув Азамату:
– Пошли.
Торгейр лежал молча, запрокинув кудрявую голову…
Барсучане разбредались по полю боя, разыскивая раненых, пока окончательно не сгустилась темнота. Ютов, не сумевших уползти и спрятаться, волокли к берегу речки и безжалостно топили. Викинги не просили пощады.
Кто мог, пытался отбиваться. Кто не мог, молча принимал смерть в холодной тёмной воде.
– Жаль, что им не выпало лучшей судьбы! – сказал Гудрёд. – Многие были достойными воинами. Не всем понравилось, когда Горм хёвдинг велел меня связать.
Бьёрн хотел спросить его, как это случилось, но не успел. Толпа мерян, возглавляемая кугыжей, подошла к сгоревшему дому.
– Отдай нам пленника, – потребовал у Халльгрима старейшина. – Он должен умереть!
Халльгрим не понял его. Зато Бьёрну перевода не понадобилось. Белым медведем поднялся он над Гудрёдом, положив руку на меч.
– Не так проворны были они в бою, как после боя! – буркнул он в попорченную пламенем бороду. – Если им так уж нужен пленник, ловили бы его сами!
Сигурд молча встал рядом с братом.
Поняв, что добром викинга не отдадут, кугыжа обратился к Чуриле:
– Сотвори справедливый суд, княже. Вели отдать его нам! Он умрёт!
Чурила Мстиславич огляделся, не торопясь с приговором.
– Кажется мне, – сказал он Халльгриму, – твой человек вовсе не расположен его отдавать…
Сын Ворона ответствовал спокойно:
– Если ты прикажешь, конунг, он его отдаст.
Чурила помедлил, раздумывая, ссориться ли с Виглавичем или наживать врагов в Барсучьем Лесу. Потом решительно поднялся в стременах.
– Вот вам моё слово… Пусть меря посмотрит этого малого. Если видели его за каким непотребством, пусть судят своим судом… А не видели, никто его не тронет!
Непонятливых не нашлось. Недовольных, кажется, тоже. Промолчал даже Бьёрн, правда, ладони с меча не убрал.
Меряне возбуждённо переговаривались, пододвигаясь поближе.
– Подними его, – сказал Бьёрну Халльгрим. – Пускай смотрят.
Олавссон взял пленника за шиворот и поставил было его на колени, но тот сбросил его руку.
– Если хочешь, чтобы я стоял на коленях, сперва обруби мне ноги…
Шатаясь, он выпрямился. Но устоять не сумел и свалился, скрипнув зубами. Кто-то принёс ведёрко воды и выплеснул ему в лицо, смывая копоть и кровь. Гудрёд так и вздрогнул, сжимаясь от саднящей боли, но ничего не сказал. Люди разглядывали мокрое, худое, попятнанное ожогами лицо.