Лебединая Дорога (сборник)
Шрифт:
– К берегу, – велел он Бьёрну.
Вышатичи между тем подлетели к отцу. Нежелана поспела первой, с лёту бросилась боярину на шею и едва не задушила старика в не по-девичьи крепких объятиях. Любим же ещё издали учтиво поклонился:
– Здравствуй, батюшка. Как съездил?
– Княгиня где? – спросил Чурила, смотревший на них с завистью. – Что с собой не взяли? Поссорились?
Нежелана весело отвечала:
– Она, княже, вчера с нами ездила. А ныне, сказала, умаялась.
Диво как хороша была Нежелана – румяная от скачки и свежего ветра, стройная, сильная,
А Любим вдруг склонил кудрявую голову на бочок и с улыбкой сказал:
– У ведовицы твоей, господине, дорогой гость нынче веселится. Как ты за порог, так Вольга Виглавич к княгине в терем…
Он еле усидел на коне: широкая отцовская ладонь вынесла его из седла, бросив лицом на конскую гриву. Любим повис раскорякой, и сокол, свалившийся с рукавицы, забился вверх лапками и жалобно закричал.
– Батюшка, за что? – простонал юный Вышатич, не решаясь выпрямиться. На его гладкой щеке плотно отпечаталась жёсткая боярская пятерня. – Я же правду сказал…
– Я тебе покажу правду, щенок! – буйным туром взревел старый боярин. И быть бы Любиму биту ещё, но Вышату перехватил князь.
– И верно, за что, – сказал Чурила, останавливая его руку. – За правду не бьют.
По его лицу нельзя было понять, гневался он или шутил. Вышата опустился в стременах, с трудом глуша в себе неистовую ярость. Немного погодя эта ярость удивит его самого. Он ли, Вышата, заступался за постылого…
Но это будет потом. Пока что, медленно остывая, он только замахнулся на сына:
– Пропади с глаз… змеёныш!
– Вот где хазарчонок, – шепнул Радогостю Ратибор. – Светозару твоему до него ещё…
Одноглазый боец в ответ только покривился. Смотрел он на Любима так, что подошедший Халльгрим именно по его лицу понял – ярлов сын сказал какие-то страшные слова.
– Реттибур ярл, – спросил он Ратибора. – Зачем Вестейн побил сына? Я что-то не разобрал.
Друзья переглянулись.
– Затем, – проговорил Ратибор, поразмыслив, – чтобы он, кутёнок, в чужие миски носа не совал.
Загадочный ответ заставил было Халльгрима призадуматься. Но ненадолго – серый конь нёс к нему Вигдис.
А Звениславка действительно принимала гостя. Рано утром явился во двор Хельги Виглафссон – один, без свиты. Спросил княгиню. Та поспешно велела звать, и отроки проводили его наверх.
– Здравствуй, Ас-стейнн-ки дроттнинг, – сказал Хельги. И поклонился ей совсем по-словенски – в пояс.
– И ты здравствуй, Виглавич, – отозвалась княгиня.
Им по-прежнему было трудно разговаривать друг с другом, и оба знали почему. Но Хельги неожиданно улыбнулся, отчего лицо стало ласковым и редкостно красивым.
– Муж твой возвращается, Ас-стейнн-ки… Уже сегодня обнимешь его. Знаю, не до меня… Давно хотел я посмотреть, как ты теперь живёшь, да не мог прийти без подарка. А нашёл подарок, так
– Да ты что же стоишь, – спохватилась Звениславка. – Сядь!
Хельги сел. И положил к себе на колени вышитую кожаную сумку.
– Подумал я, – сказал он, – что золотом тебя теперь не удивишь. Твой конунг, если захочет, с ног до головы тебя озолотит. Да ещё обидится, что Хельги Виглафссон бедняком его посчитал…
Впрочем, глаза его смеялись, что бывало нечасто. Звениславка невольно улыбнулась в ответ. Была у неё для Чурилы одна новость, которая разом погасила бы в нём любой гнев.
А Хельги продолжал:
– Надо бы мне сейчас ехать встречать конунга и моего побратима, который, говорят, тяжело ранен, если только ему ещё нужны повязки… А я вот здесь. Увидел я вчера трэля, который резал для тебя бересту, и вспомнил, как ты ещё у нас всё писала что-то да писала… Помнишь, мы грабили в Восточном море, и я ещё взял там корабль жрецов Белого Бога? У них было много… книг. Половину я выкинул, теперь жалею. Жрецы сказали, там написана тьма всяких премудростей, но я слышал только про полоумного старика, который травил детей медведями. Я давал эти книги Можжевельнику, чтобы он прочёл руны и извлек из них пользу, но руны не захотели ему подчиниться…
Хельги подошёл к Звениславе и положил сумку к её ногам:
– Вот, возьми, Ас-стейнн-ки. Может быть, ты сумеешь прочитать, что тут написано. А то прикажи вымыть эти листы и сама пиши, что пожелаешь.
Когда Чурила, перескакивая через три ступеньки, поднялся по всходу и растворил дверь, его жена и Хельги Виглафссон о чём-то весело беседовали по-урмански, и Хельги держал его, Чурилы, кольчугу за один конец, а Звениславка – за другой.
Князь молча остановился на пороге. Хельги первым заметил его, что-то быстро сказал, и Звениславка обернулась.
Ни испуга, ни смущения не было в любимых глазах… Да что там – и быть не могло. Княгиня совсем по-девчоночьи ойкнула, бросилась к нему – и повисла на шее, смеясь и плача одновременно. И сдержаться бы, отстранить её хоть ради приличия – не миловаться же при госте, да куда! Руки, не слушаясь, сами сомкнулись вокруг неё, обняли, оторвали, лёгкую, от пола, и уста без позволения потянулись поцеловать у неё на темени вышитую кику…
Хельги смотрел на них, держа в руках забытую кольчугу.
Чурила ещё загодя снял повязку со лба – не хотел пугать жену. Густые волосы прятали засохший след вражеского железа. Но чуткие княгинины пальцы мигом нашарили у него на груди, под рубахой, плотно стянутую тряпицу, и глаза испуганно округлились:
– Да ты ранен? Это даны тебя? Тебе больно?
Чурила наконец отыскал в себе силу оторвать её от себя, разжать, отвести в сторонку её руки.
– То не рана… полраны. Ты что о госте позабыла, княгиня? – и, опускаясь на лавку, обратился к Виглафссону: – Рад я тебе, Виглавич… Что редко бываешь?
Он уже успел забыть о Любиме, как забывают о грязной луже, ненароком попавшейся под ноги. Но синие глаза Хельги неистово вспыхнули.
– Не хочу часто бывать в твоём доме и не могу!