Лебяжье ущелье
Шрифт:
– Георгий?
– Катя, я…
– Они уж всю прошлую ночь шебаршились, – с округлившимися глазами сообщила Катя. – И позапрошлую тоже. Я уже сказала Ворону, чтоб купил ловушки. Вот уж не подумала бы, что ты так не любишь крыс! Да может, это просто мышки…
– Я… Ф-фу… – Георгий был белее мела. – Знаешь, у меня, действительно, связана с крысами одна неприятная история. Я тебе как-нибудь расскажу, ладно?
Катя поверила, заинтересовалась.
– Какая история?
– Потом, Катюш, потом, – отмахнулся Георгий. – Эта история из разряда ужастиков, на ночь ее не рассказывают. Послушай, ты не могла бы принести мне воды? Боюсь, мне придется принять лекарство.
Катерина накинула халатик и
С момента водворения в этой спальне Катя двери не закрывала. Дело в том, что Мышка была подвержена лунатизму. Вот уж странно для такой рациональной особы! Нечасто, но бывало, что она вставала, ходила по комнате, выбиралась даже в коридор. Катя боялась, что дочь навредит себе, упадет с лестницы, и не стала запирать двери в свою комнату. Тем более что дверной проем закрывала красивая бамбуковая штора, а сама дверь подпиралась каменным резным брусочком, очевидно, для этого и предназначенным. Но ведь со времени переезда Мышка ни разу не ходила во сне, быть может, припадки не возобновятся? Да и потом, Катя спит чутко, она и через стену услышит движение в комнате дочки!
Брусочек Катя не без труда отодвинула ногой, притворила дверь, причем бамбуковая штора защелкала, как тысяча крошечных кастаньет. И собралась лечь, как вдруг что-то привлекло ее внимание.
За дверью, там, где обои не выгорели, где узор их сохранился более ярким в сокровенном полумраке, на стене висела какая-то картинка. Катя подошла поближе. Это был старинный фотоснимок, подретушированный, подкрашенный, слащавый. Он выглядел бы пошлым, если бы не благородный налет времени. Мальчик и девочка, одинаково пухленькие и кудрявые, в одинаковых нарядных матросках, сидят на скамеечке и кушают черешни из большой миски, что стоит между ними, а под ногами у них путается белая болонка. Кудрявится надпись полустершимся золотом: «Люби меня, как я тебя». Уголки открытки обломаны, ее пересекает глубокий разлом, но кто-то, наверное, очень любил ее, если приколол к стене золотой булавкой с головкой в виде сердечка!
Катя легла в постель, еще немного полюбовалась кудряшками болонки, карминовыми губками упитанных детей. А перед тем как погасить свет, зачем-то перевернула фотографию.
Незнакомым, паутинно-тонким почерком, простым твердым карандашом… Но совершенно несомненно написано было на пожелтевшем картоне: «Марголина».
То есть написана была ее, Катина, фамилия.
Глава 5
Забавное совпадение почему-то Катю успокоило. Надо же, чего в жизни не бывает! В ее представлении такие открытки дарили друг другу и знакомым кадетам в прежние времена сентиментальные гимназистки. «Люби меня, как я тебя»! И вот одна из них, однофамилица или даже какая-нибудь дальняя родственница Кати, расписалась на обороте. Это было давным-давно, и кто знает, что сталось потом с этой девочкой? Какие житейские бури пронеслись над ее головой? Какие полосы в ее судьбе сменяли друг друга? Каких мальчиков и на каких войнах она теряла? «Люби…» Быть может, она и сейчас еще жива? Но самый главный вопрос – кто пришпилил эту открытку к обоям? Кто старался скрыть ее от постороннего взора и в то же время хотел видеть ее перед собой каждый день?
Это были приятные мысли, они укачивали Катю, словно теплые волны подхватили ее и понесли в море снов. Но уснуть ей не дали. На этот раз Катерину разбудила не беготня крыс в подвале, но звуки вполне человеческие. Это был голос, причем голос женский. Он шептал что-то и не
Катерина кинулась на помощь.
– Мышь, глупая Мышь, что с тобой такое? – обнимая дочь, принялась причитать она. – Где ты болталась среди ночи?
– Ты забыла принести мне лимонад!
Серьезное обвинение. Мышка, как все цельные натуры, была тверда в своих привычках. Стакан воды, ломтик лимона, ложка сахару, – вот состав того божественного напитка, что каждый вечер должен оставаться рядом с ее кроваткой. Порой она осушала стакан к утру, порой он оставался нетронутым, но лимонад должен был стоять, и точка! Захлопотавшись вокруг Георгия, Катя об этом позабыла.
– Я захотела пить и пошла вниз, в кухню… И там… там… была страшная тетя! – икая и шмыгая носиком, сообщила Мышка.
– Иди ко мне на ручки. Какая еще тетя?
– Страшная!
Мышка уже успокаивалась, маленькое тельце вздрагивало от судорожных вздохов, но буря слез уже миновала. Дочка становилась все тяжелей в Катиных руках, она засыпала…
– Мама уложит тебя в кроватку, мама почешет тебе за ушком… – ласково бормотала ей Катя. – Спи, моя милая, глупая Мышка. Тебе приснился дурной сон, но я прогоню всех чудовищ, и моей дочурке будут всю ночь сниться одни только цветы и бабочки…
– И рыбки! – сонно потребовала Мышка.
– Да-да, и золотые рыбки!
Дочь дышала теперь ровно, сопела носом. Катя уложила ее, накрыла одеялом. Потревоженный Рикки проснулся и недовольно чирикнул.
– А ты куда смотрел? – попрекнула его Катерина.
Она уже закрывала за собой дверь, когда Мышка сказала во сне, громко и отчетливо:
– По-моему, она была мертвая.
Действительно, в доме было неспокойно. В нем обозначилось присутствие постороннего человека, будто изменился химический состав воздуха. У Кати разыгралось воображение.
Кстати, у Мышки воображения не было – к великой досаде матери-художницы. Она могла бродить во сне и видеть плохой сон… А могла и видеть что-то реальное, что ее сознание трансформировало в кошмар.
Сон разума рождает чудовищ, известное дело.
А если просто-напросто в дом пробрались воры? Одна воровка? И напугала Мышку? Но что ее так развеселило, воровку эту? Потому что Катя явственно услышала вдруг тихий смех, шепот, только трелей соловья не хватало!
Катя не могла допустить свой рассудок до мысли, что звуки идут из подвала.
Но, быть может, они доносятся тоже снизу, но из комнаты Ворона? Неужели воровка пробралась туда?
Красть в комнате Ворона было, вообще-то, нечего. Он занимал обширное помещение, соседствующее с кухней, но имевшее отдельный выход во двор. Посередине Воронова гнезда размещался верстак, всюду валялись инструменты, отдаленно напоминающие орудия пыток, и в углу стоял полуразобранный мотоцикл. Без фар, с остовом колеса, он походил на хромого, но здоровенного нищего, неуклюже рядящегося под немощного старца. Спал Ворон на древнем диване без ножек, постельное белье, правда, у него было самое что ни на есть фатовское – красные гофрированные простыни с черными иероглифами и черными же кружевами. Стена над кроватью заклеена была плакатами. Вороны, летучие мыши, жуткие физиономии, и культовые личности, из которых Катя признала только Мэнсона и почему-то Жанну Фриске. В первый раз заглянув в логовище Ворона, она пришла в ужас, но, по здравому рассуждению, признала право молодого человека на самовыражение и самоопределение. А теперь там самовыражается воровка. Что ее так рассмешило, интересно?